Матренины дети

В последний путь провожало Матрену Васильевну все Селизово. И конечно же, все ее дочки приехали, как и при жизни Матрены Васильевны, все вместе собрались… Печальной оказалась для них та последняя встреча – навсегда ушла от них милая, добрая, заботливая мама. МАМА! Так много сделавшая для своих дочек, так много пережившая за них и вместе с ними… Та, которая отдала им все тепло своего материнского сердца, всю заботу, всю ласку, всю душу вложившая в них. Та, которая объединила их – чужих по крови, родных – по духу.

…Более полувека минуло с того летнего дня 1943 года, когда порог ее старенького маленького дома, рубленого еще до войны, перешагнул тогдашний председатель колхоза Флегонт Митрофанович Кузнецов. Разговор был не слишком долгим, но и не коротким. Кузнецов поведал молодой женщине о том, что в Курске, только что освобожденном от фашистов, расформировали детский дом и часть детей-сирот, потерявшихся на дорогах войны, привезли в Касимов, чтобы здесь, на рязанской земле, вновь обрели они утраченные радость и здоровье, разбитый войной семейный уют. До этого они находились в немецком детском приюте Курска.
Касимовским райисполкомом была создана специальная комиссия по приему детворы. И вот члены комиссии ждут пароход с детьми-сиротами. Пароход причалил к пристани. Выходят худые, истощенные, испуганные мальчики и девочки разного возраста – от четырех до тринадцати лет. Их сорок три. При виде их не только члены комиссии, но и все, кто находился рядом – на пристани и пароходе, – не могли сдержать слез… Это были не дети, а живые скелеты.
В то тяжелое время, когда тысячи детей остались сиротами, сотни простых женщин-тружениц в нашей стране и нашей области, несмотря на все суровые испытания и тяготы военного лихолетья, заменили им матерей…
Как вспоминала позднее член комиссии А. Лобзаева, еще на пристани к фельдшеру Михаилу Гавриловичу Нелину из деревни Крысино-Лощинино подошла маленькая девочка. Глядела, глядела на него, а потом говорит: «Ты ведь мой папа? Да? Возьми меня к себе домой…»
Михаил Гаврилович был так растроган словами девочки, что обратился к членам комиссии с просьбой разрешить взять ее в дочки. «Мы с женой не обидим ее», – заверил он.
Это была Галя Лыгина. Девочка выросла у Нелиных, хорошо училась. Впоследствии обзавелась своей семьей, работала поваром в столовой Касимовского сельпо. Ее брат Володя тоже воспитывался в семье одного из колхозников Касимовского района.
Правление макеенского колхоза поручило Олимпиаде Фроловне Смирновой взять на воспитание четырех детей. Позднее один из них, Володя Доросевич, которого она поставила на ноги, отыскал свою родную мать, но «маму Липу» никогда не забывал. Почтальон постоянно приносил ей письма от приемного сына, и каждое начиналось словами: «Дорогая моя мама!..»
Всех детей, привезенных в годы вой-ны из Курска, заботливые женщины-колхозницы воспитали, дали путевку в жизнь. А когда окончилась война, за многими приезжали родители. И они выражали бесконечные искренние слова благодарности касимовским женщинам за внимание и заботу о детях.
Удочерила двух сестер, Маргариту и Галю, член комиссии А.В. Митрохина. Она вырастила их, дала образование. Впоследствии Маргарита работала инженером на одном из заводов Рязани, Галина – воспитателем в детском саду.
Также выросла, получила образование приемная дочка бывшей заведующей детскими яслями в Лашме Е.И. Барковой. И стала работать учительницей в Лашманской средней школе. Вместе со своей приемной мамой воспитала двух дочек. Спустя четверть века нашлась родная мама Людмилы, которая, конечно же, побывала в гостях у своей вновь обретенной дочки и у Елизаветы Ивановны в Лашме. А затем и Людмила с мужем отправилась в гости к родной маме в Курск.
Большинство эвакуированных из Курска детей были направлены в колхозы Касимовского района, где им заменили матерей женщины-колхозницы.
Вспоминается в связи с этим один эпизод, произошедший уже лет двадцать спустя после окончания войны.
…Однажды, когда местный художник, учитель черчения и рисования, член Союза художников СССР А.А. Александровский еще работал в школе, в учительскую вошел молодой мужчина с плащом на руке и попросил Алексея Алексеевича, к тому же руководителя и создателя Елатомского музея, показать ему свое детище. В музее посетитель внимательно разглядывал витрины, с любопытством потрогал знаменитый елатомский аммонит – аммонус елатмус, числящийся в зарубежных каталогах, – и вдруг замер… Прямо на него под тревожным осенним небом шла колонна голодных, уставших от долгой дороги мальчишек и девчонок. Лямки вдавились в худенькие плечики. В школьных портфелях и чемоданчиках несли они свой нехитрый скарб, наспех собранный родными или соседями. Москва, приготовившаяся к жестокой битве с врагом, свою юную смену, желторотых с Арбата и Неглинки, отправила в Елатьму… Незнакомые женщины встречали их со слезами на глазах, прижимая к себе обездоленных детей, как своих собственных…
Когда незнакомец обернулся к Александровскому, глаза его были полны слез.
– Я был там, в этой колонне… Ваш город спас меня, выходил. Той женщине, которая заменила мне мать, я должен поклониться до земли. Сейчас я геолог, живу в Москве, люблю свою работу… Но кем бы я был без Елатьмы?
У художника Алексея Алексеевича Александровского не хватило тогда смелости признаться посетителю, что он автор этой картины…
Но вернемся в 1943 год, в старенький селизовский домик Матрены Васильевны Тимошкиной, где ведет с ней нелегкий разговор тогдашний председатель колхоза Флегонт Митрофанович Кузнецов, сообщивший ей о прибытии детей-сирот из Курска.
– Может, и ты возьмешь себе детишек? Военные… Отогреть бы надо ребячьи сердца… Когда-то еще их родные отыщутся, да и отыщутся ли вообще? Ты, Мотя, человек правильный, справедливый… И сердце у тебя доброе, – заключил председатель.
– Да что я с ними делать-то буду? У меня и своих малолетних двое!
– Справишься, Мотя. Выдюжишь. Надо справиться. Ты сможешь.
Недолго пришлось Флегонту Митрофановичу уговаривать Тимошкину взять на воспитание пятерых девочек.
Как ни сомневалась Матрена Васильевна, как ни отнекивалась от председательских слов, но сердцем понимала: не сможет она теперь жить спокойно, если останется равнодушной к просьбе Кузнецова, если пройдет мимо сиротских судеб незнакомых маленьких девочек. Не будет покоя ее материнскому сердцу, отзывчивому на чужое горе! Знает, что день и ночь будет казнить себя, если не откликнется на чужую боль! Разбередил Митрофаныч ее душу, задел за живое! Ведь и своего лиха хватает. От мужа, Петра Ивановича, что под Ленинградом против фашистов сражается, давно уж вестей нет…
Сколько тяжелых мыслей пронеслось за короткие минуты в ее измученном сознании! Но нет, не может отказать она в просьбе председателю (он ведь так верит в нее!), не может отпустить его с невеселыми думами, с неразрешенными вопросами… И Тимошкина ответила согласием.
У обоих просветлели лица, оба облегченно вздохнули.
…В Касимов за детьми Матрена Васильевна поехала вместе с председателем на лошади. Вместе с другими женщинами из района пришла она в Дом колхозника, где разместились только что прибывшие из Курской области дети, потерявшие родителей и близких.
– Захожу в Дом колхозника, – вспоминала Тимошкина. – Как сейчас картина передо мной: сидит за столом Антонина Митрохина и девочку маленькую кормит. А рядом – другая, такая же маленькая, глаз с нее не сводит. Пальчиком на щеку показывает и говорит: «Ты мама моя, у нее родинка такая же…» Зашлось у меня сердце, глядя на этих двух крошек… Заплакала я – и забыла о своих сомнениях. Взяла я пятерых девочек. Самой старшей, Оле, было тринадцать…
Руководство колхоза не оставило большую семью без помощи. Несмотря на трудности, Тимошкина выходила всех девочек. Очень боялась Матрена Васильевна за Олю Федорову, в тщедушном тельце которой едва теплилась жизнь. Девочка страдала чесоткой и сильным истощением. Матрена Васильевна рассказывала, что отпаивала ее козьим молоком. Внимание, ласка, заботливый уход и страстное материнское желание видеть детей здоровыми сделали свое дело: все девочки поправились, стали посещать школу и помогать по хозяйству своей новой маме.
– В каком они были состоянии – вспомнить страшно, – признается позднее Тимошкина. – Но главным было тогда не только отмыть и вылечить их, важно было отогреть их застывшие души…
И это удалось Матрене Васильевне. В ее доме девочки не чувствовали себя сиротами. Так и жили они до конца войны вместе с ее родными детьми Любой и Ваней. Правда, позже пришлось матери похоронить трехлетнего Ваню, умершего от простуды.
Немало пережила Матрена Васильевна в годы войны. Волновалась за судьбу мужа – Петра Ивановича. Ранения, контузии, окружение – много перенес он, пройдя через всю войну. И письма его были радостью для всех. А ждали его шесть дочерей – с разными фамилиями, но ставшие родными. И сроднили их страдания и лишения, свалившиеся на их худенькие детские плечики в грозные годы Великой Отечественной, сроднила простая рязанская женщина Матрена Васильевна Тимошкина, которую они и поныне, став уже сами матерями, зовут мамой…

Тамара Куприна
(Продолжение – в следующем номере)