№55 (5960) от 23 июля 2021
В детстве нам нужно многое, в молодости – необходимое, в зрелости – лишь главное. Известный шоумен, продюсер, писатель Игорь Крысанов – о чувстве свободы, которое нужно беречь в себе
Р.В. – Игорь, в прошлом номере газеты мы говорили о вашей повести «Коттон из Хошимина», пока еще не изданной. Конечно, далеко не все мысли молодежи 1970–1980-х сводились к мечтам о модных шмотках, однако говорить, что этого не существовало, что фарцовщикам не отдавали две зарплаты доцента, чтобы купить дефицитные джинсы с престижным лейблом, значит, не знать того времени вообще. К тому же ваша повесть не о потребительстве как таковом, а о 18–20-летних людях того времени. Вот тот же Седой, который шил самопальные штаны у себя дома, и их невозможно было отличить от фирменных… Это же фактически один из первых кооператоров, людей предприимчивых и зачастую очень творческих.
И.К. – Фарцевать тогда было не зазорно. Кто-то специализировался на помаде, кто-то на джинсах, батниках, кроссовках… Люди помогали стране ликвидировать упущения Госплана. Примерочные были на квартирах. Держали специально для тебя два размера, чтобы не спалить точку, остальные запасы импортной одежды хранили в укромных местах. Приходилось заниматься конспирацией. Веселые времена! Самое смешное, что фарцовщики не стали бизнесменами. Из моих знакомых, кто этим занимался, никто не вышел в солидные предприниматели. Подторговывали, прифарцовывали, открыли кооперативы, когда разрешили, и вскоре прогорели. Бизнесменами стали бывшие комсомольские функционеры. Ребята, которые привыкли работать в системе. Они пришли в центры молодежных инициатив и там начали искать коммерческие ходы, пускать в ход свои связи, поднимать быстрые деньги. Редко кому удавалось раскрутиться в одиночку, будучи несистемной фигурой.
Р.В. – Игорь, когда-то я вам позавидовал. Примерно в 1987 году шел на занятия в школу комсомольских корреспондентов в «Рязанский комсомолец» к Татьяне Веселкиной и Оксане Гоенко и увидел в фойе парня в ярких бананах с модной прической. Он был здесь явно своим и непринужденно общался с известными рязанскими журналистами. Спустя почти 35 лет с момента той встречи удовлетворите, наконец, любопытство: как вы попали в газету и где достали дефицитные по тем временам штаны.
И.К. – Бананы сшил сам. А в журналистику меня привел Валерий Майоров (популярный ведущий рязанского телевидения – ред.). Планов связать свою жизнь со СМИ у меня до службы в армии не было. Мама прочила мне карьеру военного связиста, но я этот сценарий отмел сразу. Никуда поступать после школы не стал. Потому что ни один из рязанских вузов мою душу не грел, а вариант столичных институтов я даже не рассматривал. Пошел работать на завод слесарем-инструментальщиком. Дай, думаю, схожу в армию, стану повзрослее и пойму, какая профессия мне ближе. По ночам в нарядах писал своему брату письма. Получались они толстые и в один конверт не умещались. Подумал: если эпистолярный жанр идет неплохо, может, и с журналисткой получится. Демобилизовался, нашел Валерия Майорова, с которым еще до армии подружился. Тот познакомил меня с Алевтиной Тарасовой с областного радио и Александром Нефедовым из «Рязанского комсомольца». Я написал несколько пробных материалов на радио и в газету. Меня готовы были взять и туда, и туда. Выбрал «Рязанский комсомолец» по простой причине. Для эфиров не годилась моя дикция. Это уже потом, став ведущим, я начал серьезно над ней работать, повторял скороговорки. А до этого говорил с дефектом, потом мне объяснили, что это следствие школьного переучивания с левши на правшу. Взяли меня штатным корреспондентом в отдел пропаганды и эстетического воспитания областной молодежки, а когда Нефедов уехал на недельную учебу в Москву, назначили и.о. заведующего отделом. Мать честная! С корабля на бал. Утверждать мою кандидатуру должны были в обкоме комсомола. Собрание назначили на 14 часов 31 декабря. Новый год впереди, девушки ждут, я в сине-фиолетовых бананах. Редактор мне с опаской: «Стесняюсь спросить, Игорь Викторович, костюм-то у вас официальный есть?» В обкоме нашли мне пиджак и галстук, а черных брюк там не было.
«Будут называть фамилию – вставай на полуприседе, чтобы штанов твоих из президиума не заметили», – посоветовали мне. В общем, утвердили меня в должности, и начались трудовые будни, насыщенные заботами об идейном воспитании подрастающего поколения.
Р.В. – Однако тянуло вас больше не к комсомольским руководителям, а к неформалам, или, как сказали бы сейчас, к пассионариям.
И.К. – Про комсомольские отчеты писать было скучно. Хотелось общаться с искренними, не закомплексованными ребятами. Мне пошли навстречу. Была негласная договоренность с руководством. Выполняешь задание редакции, пишешь о том, что соответствовало генеральной линии комсомола, и получаешь возможность делать материал для души. Я мотался в Питер, брал интервью у Гребенщикова, Агузаровой, других магнитофонных звезд. С легкой руки жены Майорова попал на съемки «Музыкального ринга», была такая суперпопулярная телепередача на ленинградском ТВ, и меня начали туда приглашать постоянно. Силу телевидения я почувствовал сразу. Иду с бидоном по улице Фирсова за пивом и слышу от постороннего мужика: «Ты как в телике-то оказался?» Пока я до палатки дошел, меня узнала чуть ли не половина встреченных прохожих.
Р.В. – Сейчас в журналистике другая ситуация. А в наши дни пошли бы работать в прессу, будь вам столько же лет, как тогда?
И.К. – Может быть, и пошел. Все мои лучшие идеи, проекты, связи – оттуда, из «Рязанского комсомольца». Меня знал весь город, и я всех знал. Редактор Игорь Чернов предложил провести фестиваль скейтеров. Я отправился на Театральную площадь, собрал парней со скейтбордами, и мы сделали чемпионат. На следующий год объединили его с брейкдансом. Народу собралось столько, что пришлось перекрывать уличное движение. Поскольку результат во многом зависел от погоды, решили перевести фестиваль под крышу. Так мы познакомились с Николаем Плетневым, работавшем в ДК нефтяников, и началась история «Черного кота» длиною уже почти три десятка лет.
Р.В. – На танцплощадках зажигали брейкдансеры, а страну сотрясали новые ритмы…
И.К. – Вот только сила инерции у тех, кто был в руководстве, казалось, не ослабевала. Первыми отреагировали на перемену настроений федеральные молодежки. Быстро перестроились на новую волну общения с аудиторией «Московский комсомолец», питерская «Смена». А в «Рязанском комсомольце» продолжали писать о политучебе. Тут вокруг копья ломаются, по швам трещит система, нужны открытые обсуждения болевых вопросов, а мы пишем про какие-то отчетные конференции под рубрикой «Ленинский зачет». Однажды я поехал в командировку, готовить материал об одном почине, на мой взгляд, совершенно дурацком. Выпускников школ настойчиво призывали не поступать в институт, а чтобы они год проработали на полях и фермах. И все это выдавалось за инициативу снизу. Разговорился с дояркой в черных колготках и кожаной юбке, модная такая, симпатичная девчонка. То, что я узнал от нее, совершенно не вязалось с официальными речами. Я как мог срезал острые углы в материале, но все-таки что-то человеческое постарался сохранить. Но газетные шаблоны были непрошибаемые. Статью всю перечеркали, и я понял, что все, интерес у меня пропал. Дорабатываю положенный срок и ухожу. К тому же начальство пустило в ход репрессивные меры. Меня, дитя асфальта, перевели в сельхозотдел. Тут, на мое счастье, звонит Анатолий Осипенков: «Пойдешь ко мне главным режиссером в ДК «Красное Знамя»?» Конечно, говорю, с радостью! И потом уже каждая моя новая работа была лучше и интереснее предыдущей.
Мне везло на людей. Многим своим успехам и проектам я обязан друзьям-комсомольцам. Всегда защищала меня Ирина Астахова, работавшая заведующей идеологическим отделом обкома комсомола. Никогда не забуду случай. Сидел я у нее в кабинете на подоконнике и курил. Набрасывал идеи к празднику «День молодежи». Кто-то увидел это «хулиганство» и стуканул наверх. Ирина Борисовна не спасовала. Лучше, говорит, я буду слушать сидящего на подоконнике инициативного человека, чем разговаривать с людьми в галстуках, которые ничего, кроме казенных фраз, сочинить не могут.
Р.В. – Игорь, прошли десятилетия. Мы много переосмыслили, в чем-то разочаровались. А джинсовый символ свободы оказался такой же липой, как и самопальные штаны в вашей повести «Коттон из Хошимина». Молодежь уже не так падка на бренды. Что для нее служит теперь символом свободы?
И.К. – Не знаю… Наверное, интернет и социальные сети, которые лично я не очень люблю, потому что они высасывают твое время, но пользуюсь ими, куда же деваться. Мы гонялись за импортом, но сегодняшний импорт меня совсем не радует. Я имею в виду обилие заимствованных иностранных слов и выражений. Зачем говорить «зафрендиться», когда есть прекрасное русское слово «подружиться». Американизмы подавляют русский язык. Может быть, во мне сейчас говорит редактор отдела пропаганды и эстетического воспитания дорогого мне «Рязанского комсомольца»? То, что я устарел, я понял уже давно, когда в четвертый раз купил кроссовки Adidas с тремя полосками любимой модели Superstar. Я до сих пор предпочитаю обычные словари и энциклопедии всезнающей «Википедии». Нет, какая-то важная часть души нашего поколения безвозвратно осталась там, в том времени. Оно проросло в нас, а мы продолжаем вспоминать и петь о нем в беседках. Прошлое всегда выглядит более уютным и безоблачным, таково свойство памяти.
Р.В. – Говорят, что в детстве человеку нужно многое, в молодости – необходимое, а в зрелости – только главное.
И.К. – Вот-вот, я это почувствовал в походе, в горах, где мы пили только талую воду. А в ней минеральных веществ нет, и жажда мучила постоянно. Спускаемся, наконец, в поселок, заходим в магазин, там в холодильнике «Фанта», «Пепси-кола», «Кока-кола», куча напитков, за которыми мы раньше в очередях стояли. А ничего не хочется. Душа просит простую, с газом. Ту самую, что мы когда-то пили из уличных автоматов за одну копейку.
Записал Димитрий Соколов
Фото автора
Купить электронную копию газеты