В начале 60-х годов ХХ столетия в Рязань на гастроли приехал столичный театр на Таганке. Привезли «Доброго человека из Сезуана» Б. Брехта. Спектакль потряс. Но время вымыло из памяти сюжет, детали, имена исполнителей. Не стерло одного – резкого юношу с гитарой в руках и его песни. Они пронизывали весь спектакль, и они же его цементировали. Позже я узнала; песни были на стихи Марины Цветаевой, а пел их Владимир Высоцкий.
В начале 60-х и то, и другое имя широкой публике мало о чем говорили. Я еще несколько раз сталкивалась с этим феноменом, явлением, когда время стирало само увиденное произведение, оставляя на сердце лишь рубец его голоса. Так было и с кинофильмом о рыцаре Айвенго, и с «Бегством мистера Мак Кинли». Над последним довлело одно откровение черного гитариста фильма: «Ах, как нам хочется, как всем нам хочется не умереть, а именно уснуть». Но это был уже узнаваемый Высоцкий.
А до этого его в стране не было – был лишь его Голос. Голос, который приходил из ниоткуда и уходил в никуда. И для каждого он был свой. Для кого-то звучал «Нинкою, что жила со всей Ордынкою», кого-то предупреждал о том, что «гололед на земле, гололед», кого-то убеждал в страшной истине, что «ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах». Одни этот Голос каждой клеточкой впитывали в себя и жаждали узнать и услышать как можно больше, другие эту «хрипоту» столь же страстно отрицали.
Живого Высоцкого большинство из нас впервые увидели на экране, да и то через призму сыгранных ролей. А ему многого не давали сыграть. И лишали именно тех ролей, которые были бы отражением его, только его души. Не дали сыграть Крестовского в «Земле Санникова» с его призрачным, бушующим миром, вето было наложено и на картину «Сирано де Бержерак», где поэт мечтал сыграть поэта. Но были счастливчики, которые познали истинного поэта еще при его жизни. Это те, кому после диких очередей удавалось добыть билетик на Таганку.
Юрий Любимов – великий режиссер великого театра. Наверное, эта встреча Певца и Режиссера была знаковой. В иных театрах Высоцкий как-то не прижился. Да и на Таганке, как мы знаем теперь из воспоминаний близких ему людей, его тоже недолюбливали. Это к вопросу о том, что он «не нравился публике, что голосом резал в упор» (так начинается песня рязанского поэта Нурислана Ибрагимова, посвященная Высоцкому). Но был Юрий Любимов, который признал в нем поэта и дал ему состояться, хотя бы на сцене…
В моих руках тоненькая, истертая от времени тетрадка. Для меня она бесценна. Здесь все, что я могла узнать о похоронах Высоцкого. Ведь только единственная газета – «Вечерняя Москва» – в скромной траурной рамке написала: «Умер актер театра на Таганке Владимир Высоцкий». И ни слова больше, ибо, действительно, в день своей смерти он был всего лишь рядовым театральным актером. Даже после «Гамлета» его не удостоили звания ни народного, ни заслуженного артиста. За две недели до смерти ему в который раз отказали в членстве в Союзе писателей, а о композиторах и вовсе говорить не приходится. Но 25 июля 1980 года сделало его и народным, и признанным, и великим. Хотя не все рискнули появиться в той многотысячной людской толпе, которая лилась единым потоком от театра до Ваганькова, ведь хоронили «антисоветчика». Кто же был? Весь «Современник», весь «Ленком»… История еще вспомнит имена тех ахнувших от боли людей, которые не смогли не прийти: Валентин Гафт, Анатолий Эфрос, Лев Дуров, Юрий Яковлев, Михаил Козаков, Олег Стриженов, Белла Ахмадулина…
День его похорон обнажил то, что подспудно понимал каждый думающий россиянин: это не просто песни, это «охрипшая совесть России, не сдаваясь, кричит о своем». Недаром на своем юбилейном концерте уважающая и понимающая Высоцкого Гелена Великанова скажет: «Высоцкий – это не песня, это – мировоззрение». И этого мировоззрения очень и очень боялась официальная Россия. Боялась до такой степени, что дула даже на воду. Еще раз вспомню первый в Рязани вечер Памяти поэта. Его в клубе книголюбов имени Сергея Есенина проводил мудрейший Альберт Васильевич Куликов. Он коснулся самого невинного аспекта творчества – его военных песен и его театральных ролей. В тот вечер в небольшом зальчике магазина «Книжный мир» не то что сидеть, стоять было негде. Вечер прошел «на ура». К нам, организаторам, подходили люди и просили повторить его в их коллективах. Но подобный, хотя, естественно, не такой уже вечер прошел лишь на заводе «Красное Знамя». Его местные книголюбы проводили чуть ли не подпольно, благо на завод можно было пройти лишь по пропускам. А на следующий день я имела долгую беседу с заведующим идеологическим отделом обкома партии. И хотя он не нашел криминала в данном мероприятии, но проводить его в других организациях не рекомендовал, тем более в молодежных, потому что «могут возникнуть очень каверзные вопросы».
Еще при жизни Владимир Высоцкий ощущал возможность своего посмертного сужения. И в одном из последних стихотворений он написал:
Я перетру
серебряный ошейник
И золотую цепь
перегрызу,
Перемахну забор –
ворвусь в репейник,
Порву бока –
и выбегу в грозу.
Шли годы. Пришли предвиденные поэтом большие перемены. Вышли в свет его первые книги. Друзья и недруги разразились мемуарами, и «черный человек в костюме сером» заметно посветлел. А годы идут и идут. И теперь уже редко можно услышать из оконного проема «охрипшую совесть России». Новое поколение поет новые песни. Но мне памятен недавний разговор с ребятами из литобъединения «Феникс», где рефреном звучала фраза студентки филфака МГУ Лены Горшковой о том, что нет в России человека, которому не была бы близка хотя бы одна из песен Высоцкого. И в этих словах надежда на то, что у России есть будущее, есть души, которые болеют «высоким».
Людмила Гоенко,
заслуженный работник культуры РФ