Так случилось, что Балов напомнил о себе именно в эти майские дни. Разбирая архив Владимира Ивановича Швецова, я нашла блокнот с записью интервью с Баловым. Тогда не было диктофонов, и писать приходилось довольно подробно и разборчиво. Так что блокнот исписан весь. В нем запись разговора, состоявшегося 17 мая 1986 года. Опять месяц май…
Время это было непростым для Балова. Да и когда оно было простым для председателя колхоза имени Ленина. Тогда его статью напечатала «Советская Россия», он говорил о наболевшем за долгие годы руководства хозяйством. В 54-м избрали его председателем. Он сделал свой колхоз одним из лучших в области. Но как это ни покажется сейчас странным, не был в особой чести у начальства. Слишком упрям и несговорчив, слишком самостоятелен, слишком не сдержан на язык… В нем всего было слишком. А еще сохранился в нем крепкий крестьянский стержень, деформациям не поддающийся. Он был колхозный председатель, о колхозе, прежде всего, пекшийся. В этом своем давнем интервью признается: «Если рассматривать мои клетки, каждая занята колхозом».
Потом в «Правде» появились две статьи о Балове. За каждой из них – конфликт председателя с системой, которая плодила ловкачей, приспособленцев, верхоглядов и выдавливала честных тружеников. Балова «выдавить» не удалось, он еще двадцать с лишним лет руководил своим колхозом. На газетную полосу вылилось не все, о чем говорил председатель с журналистом. Многое так и осталось в блокноте. В этом оставшемся за пределами газетной публикацией разговоре – штрихи к портрету и повороты судьбы.
Вот Балов рассказывает о начале своей карьеры: «С июня 1954 года – в председателях, до этого управлял конторой заготскота. С 1947 года ( двадцатилетний?!) – председатель сельсовета. Парень был шустрый, комсомолец. Колхоз назывался имени 17 партсъезда. Спор был на собрании. А я сижу в углу в пастушеском плаще. Речь сказал: будем работать, спрашивать буду. С дисциплины начал. Выдал хлеб, рассчитался с долгами за телят, а потом и за трудодни дал – как в фильме «Председатель»… В том же 54-м году не стал сдавать картошку, припасенную на семена, – едва-едва собрали. Из района гонцы: «В первую очередь – план… Государево дело…» Вызвали на бюро, но все равно семена не отдал. Заработал первый строгач».
Балову удалось пережить и борьбу за три плана по мясу при Ларионове. Он редко об этом рассказывал. Но вот опять – страничка из блокнота: «Стали возить из Ростова свиней. Я этого не делал. Тогда давали колхозам ссуду на любую сумму, чтобы могли скот в Московской области покупать. Я взял 900 тысяч, купил телок и не сдал их на мясо. Приехал в колхоз Гришин. Едем, и вдруг идут через дорогу черно-пестрые телки. Гришин спрашивает: «Чьи они?». Отвечаю: «Наши». И все ему рассказал. Гришин заплакал. Сказал: вот настоящий герой…»
Тут требуются пояснения. Не все помнят, что Константин Николаевич Гришин сменил А.Н. Ларионова на посту первого секретаря обкома партии в нелучшие для рязанских аграриев времена. Поголовье скота тогда по известным причинам резко сократилось, и становится понятным, почему Гришин заплакал, увидев в колхозе Балова живых, подрастающих телят. Уберег, не пустил их под нож председатель. И почему настоящим героем назвал, понятно. Звезды героев после рязанского «коровьего дела», случалось, снимали.
Героем Социалистического Труда Балов стал в 1966 году, еще при Гришине. А колхозу вручили орден Октябрьской Революции в 1971-м, уже при новом руководстве области. С ним у Балова не очень сложились отношения. Причины, что называется, те же: не мог Балов перевыполнять план любой ценой, ценой благополучия своих колхозников. Едва с председателя снимали один выговор по партийной линии, как выносили другой. Вот он сам об этом рассказывает: «В 1981 году получил строгий выговор за то, что не сдал семена. Дали району дополнительное задание по хлебосдаче – 5000 тонн, из них колхозу имени Ленина – 1800 тонн, треть от дополнительного оброка. Сдавать отказался, потому что считаю, что это пойдет во вред хозяйству. Объявили выговор, велели готовиться к партсобранию. Колхозные коммунисты тогда поднялись: да вы что, ему второго героя надо давать, а вы – с работы снимать, из партии исключать…» Отстояли тогда своего председателя сельчане. Но «наезды» то и дело повторялись.
До смешного доходило, если бы это не был смех сквозь слезы. Снова слово – Балову: «В конце года сдаю скот – никто на мясокомбинате не принимает. Прихожу к партийному начальству в область. Оно вызывает руководство облисполкома. И вдвоем в два голоса мне объясняют: «Умник нашелся, область план не выполняет, а ты… В конце первого квартала сдашь, и не раньше». Так и не приняли тогда у Балова скот, и загремел Иван Егорович в больницу. Это был 1985 год, за мясом рязанцы уже ездили в Москву.
В 80-е колхоз имени Ленина был миллионером, как признавался сам Иван Егорович, у него было более пяти миллионов на счету. Это большие по тем временам деньги. Каждый человек в его хозяйстве ежегодно приносил 6 тысяч рублей чистой прибыли. Рентабельность достигала 60 процентов. Берег председатель денежку, все рассчитывал потратить ее на дело. Но ведь не было у него для этого самостоятельности. Пятнадцать лет заманивал Балов в колхоз мелиораторов, чтобы соорудить на местной реке каскад прудов. Не для красоты только, для орошения пастбищ. Нельзя. У Балова и так дела хорошо идут, надо отстающие хозяйства поднимать. В том разговоре с журналистом председатель называет объекты, не достроенные или вовсе не построенные в колхозе, но крайне необходимые: кормоцех, свиноферма, картофелехранилище, которое строилось под видом коровника, телятник, который числился зерноскладом, котельная… «Тринадцать лет тянул газ, как нищий с протянутой рукой ходил. И опять разнос за стройку, затеянную подпольно, коровники, зерносклад…»
Рассказывать об этом сегодня стоит еще и потому, что появилась в последнее время тенденция – идеализировать прошлое, плановую систему, советский аграрный строй. Понятно, что журналисту Балов рассказывал о том, что волнует, о чем сердце болит: «Чем выше рентабельность хозяйства, тем выше налог. Чистое хулиганство Минфина. Надо освобождать от налога, а не закабалять, заинтересовывать в высокой рентабельности, а не заставлять прятать прибыль». Разве это не звучит так, будто сегодня сказано.
Так вот и получалось, что никогда Ивану Егоровичу не удавалось работать в обстановке благоприятной, испытывать на себе особое расположение начальства. И происходило это даже не потому, что начальство было вздорным. Хотя, конечно, и вздорности хватало. Сама система организации дела, руководства была далека от совершенства, то и дело давала сбой и уже была не способна меняться. Балов был яростным сторонником коллективного хозяйства, что ему в последние годы, может, и ставили в упрек. Он видел и понимал потенциал колхоза, еще далекий от исчерпания. Но ему расти не давали, чтобы не слишком выделялся на общем фоне. Так было в последние советские годы – умелых, удачливых не любили. Они самим фактом своего существования завышали планку возможностей.
Таких, как председатель Балов, было немного. В этом наша главная проблема. И тогда, и теперь.