Несколько позже всего этого мы, выпускники школы, дружно вылетели из родительских домов-теремков, чтобы трудиться на городских предприятиях или учиться в техникумах и вузах. Когда родители моей соседки умерли, она еще дорабатывала до пенсии, доустраивала свою семью и городскую квартиру – в общем, дела ей пока не было до полученного в наследство деревенского дома. Он стоял себе, старел и ждал. И в один прекрасный летний день дождался: приехала хозяйка и начала наводить всюду порядок, ожидая, что от таких трудов она «совсем загнется».
Но пребывание на свежем воздухе пошло ей только на пользу. Женщина стала уже подумывать, а не обосноваться ли ей на родной сельской улице на постоянное жительство?.. Но сын этому как-то не сочувствовал. Он жил в другом месте, разрываться и туда, и сюда не хотел. Он при случае звал мать к себе. И моя соседка начала колебаться: оставаться ей здесь или не оставаться? Так продолжалось год, два... И вот – решилась. Вдруг. И уехала как-то сразу, быстро: видно, боялась передумать и снова вступить в полосу неопределенности. А у нас, заульских, это вызвало такое ощущение потери, что захотелось плакать.
Хотя, как кажется, пора уже и привыкнуть. Коренного населения в деревне осталось всего ничего. В этом углу две-три семьи, а в этом – одна... Много таких, как я, приезжающих домой в летние месяцы. Именно «домой». Не «на дачу». Дача – это совсем другое, ее можно снять где угодно. Я приезжаю на свою малую родину. Это единственное место на земле, где все мое, родное, где люди, знаю я их или теперь уже нет, имеют, как мне кажется, и облик, и речь нашенские. «Молодец, что родительский дом не бросаешь», – сказали мне недавно, словно я этим осуществляю какое-то важное служение. Если оно и есть, то, увы, пассивное. Активнее способствуют продолжению жизни села те, кто постоянно здесь живет и работает.
А среди них, вероятно, уже большая часть – переселенцы. И в том, что прибавляется ребятишек на селе, наверное, их главная заслуга. Сейчас, как рассказывают, хотят снова открыть детский сад в здании, которое сначала для этого и предназначалось, а потом было за ненадобностью перепрофилировано. На селе всюду развешаны плакаты о возможности получить материнский капитал. Недавно открылся современный фельдшерско-акушерский пункт. Все это внушает оптимизм.
Вообще, упадка на селе не видно. Стройка идет в каждом его уголке. Дома-старички подновляются, обкладываются сайдингом, меняют старые окна с их узорными наличниками на новые, пластиковые, от этого, правда, неузнаваемым становится «лицо» дома, которое всегда в моем сознании сливалось с внешним обликом его хозяина. Изб необитаемых и запущенных почти нет. А если и есть еще кое-где такой дом-горемыка, то будьте уверены: придет время, и вокруг него возведут высокий металлический забор, внутри начнутся работы, а потом возникнет такой дворец, такой замок с башенками да с подземным гаражом, что начнешь диву даваться!
Может ли означать такое проникновение капитала на село что-то положительное по части благотворительности, культуры? Наверное. Но, насколько я знаю, обитатели сельских замков в народ не спускаются, никто из местных их порою и не знает. Не потому ли высказывается такой прогноз: «Скоро от нашей деревни одно название останется, и будет это место лишь для отдыха богатеев».
В истории моей малой родины было всякое. В 1629 году (т.е. почти четыреста лет назад) из-за эпидемии или из-за набегов разбойничьих «бригад», сохранившихся еще со Смутного времени, осталась здесь всего горстка крестьян и бобылей. Но прошло несколько десятков лет, и село возродилось. Будем надеяться на лучшее.