К четырнадцати годам он отчетливо понял, что никто и никогда в этом жестоком мире не пособит горькой безотцовщине, кроме него самого. А следом за констатацией этой грустной очевидности стал Иван Скобелев вольноопределяющимся одного из здешних полков.
В последующие четыре года юный Скобелев успел послужить и в драгунах, и в мушкетерах, а вскоре и офицерский шарф не верящими в долгожданную удачу руками на ворот новенького сюртука приладил.
Молодой офицер был далеко не последним при формировании 26-го егерского полка, под знаменами которого ему суждено было схлестнуться с Наполеоном уже в 1807 году, в памятном деле под прусским городком Петерсвальде. Солдаты его любили. Будучи уже в чинах изрядных, Скобелев неоднократно напоминал офицерам: «… рожденный быть начальником простого воина должен уметь развернуть понятие солдата, украсить ум и сердце его военными добродетелями… и приучить его в мирное время к труду, в военное – к мужеству и славной смерти».
В начавшейся вскоре шведской кампании Скобелева наградили золотой шпагой со звонкой, как клинок, надписью «За храбрость» на эфесе и орденом Св. Владимира 4-й степени. Но взамен привередливая Фортуна потребовала от Ивана Никитича персональной жертвы. На правой руке неприятельским снарядом ему оторвало два пальца, жестоко раздробив третий. Скобелев получил также тяжелую контузию в грудь, которая, однако, не помешала отважному офицеру отправиться в Болгарию для вразумления воинственных турок. Получилось. Но со сверкающей свежей эмалью «Анной» 3-й степени отправился Иван Никитич в вынужденную отставку – по причине былых ран. Впрочем, удаление от армии оказалось недолгим.
В 1812 году Скобелев получил важное назначение: состоять в чине капитана при генерал-фельд-маршале Кутузове. Он тотчас же отправился в действующую армию, сопровождая шедший туда военный обоз.
«Иван Никитович понравился фельдмаршалу, который вскоре отличил Скобелева в числе окружавших его адъютантов, приблизил к себе и, между прочим, часто поручал ему составление бюллетеней и реляций, успеху которых … Скобелев, по словам Ермолова, в значительной мере был обязан Василию Жуковскому, сопровождавшему нашу армию в качестве волонтера. С ним близко сошелся Иван Никитич, и они жили в одной палатке…».
Совместная служба Скобелева и Кутузова была прервана неожиданной кончиной фельдмаршала. Препроводив прах главнокомандующего в Петербург для надлежащего его чину погребения, Иван Никитич после похорон незамедлительно вернулся в Европу, снова на линию огня. Вскоре Скобелев был назначен командиром прославленного Рязанского пехотного полка, вместе с которым совершил вскоре геройский подвиг под Реймсом. Дело было короткое, но чрезвычайно жестокое.
«1 марта, вслед за занятием нами Реймса, Наполеон искусным маневром неожиданно напал на русские войска, действовавшие под только что занятым городом, и в это время, как все полки успели отступить, Скобелев со своим отрядом рязанцев очутился отрезанным со всех сторон от главного корпуса и окруженным французской кавалерией… Но желание не посрамить славы русского оружия и во что бы то ни стало спасти находившегося на руках рязанцев раненого генерала графа Э. Ф. Сен-Приеста исторгло из груди Скобелева грозное «в штыки!», и пораженная этой внезапностью кавалерия, «не имея на удивление и секунды», была сбита, а полк спасен».
На разных постах довелось послужить затем нашему земляку – вплоть до усмирительной кампании 1831 года, когда мятежное польское ядро в сражении под Минском изувечило Скобелеву левую руку. Пока полковые «операторы» занимались её ампутацией, Иван Никитич диктовал свой знаменитый прощальный приказ, в котором были и такие исторические строки: «…для меча и штыка к защите прав батюшки-царя и славы святого нам отечества, среди храбрых товарищей, и трех по милости Божией оставшихся у меня пальцев с избытком достаточно». Ивану Никитичу снова пришлось на полгода, для очередной поправки здоровья, отправляться на целительные сельские хлеба, под сень старинных древ и сокрушенные вздохи дворовых, искренне печалившихся об искалеченном барине.
Внезапно пробужденный дар
Там из-под неутомимого офицерского пера хлынуло половодье рассказов, заметок и даже драматургических опусов: «Кремлев – русский солдат», «Сцены в Москве» и другие не менее патриотические пьесы. Причём Иван Никитич всегда предпочитал ставить после очередной финальной точки исключительно правдивый псевдоним: «Русский инвалид».
Его заметки пришлись по душе читающей публике: за живое брал образный, сочный язык произведений Скобелева, его безукоризненно точные житейские наблюдения, многозначительные детали, оригинальные невыдуманные сюжеты, а самое главное – глубокое понимание армейского быта и души солдата.
Поклонники творчества таинственного «русского инвалида» даже не подозревали, что одаренный литератор был лишен не только классического университетского, но и самого элементарного образования. Иван Никитич страдал от безграмотности всю жизнь, поэтому известным профессиональным литераторам того времени, в том числе и Фаддею Булгарину, приходилось по старой дружбе доводить творения Скобелева до ума, поскольку его сочинения «не соответствовали требованиям не только изящной, но и никакой «словесности».
Обыкновенный донос
В 1821 году генерал-майор Скобелев был назначен генерал-полицмейстером 1-й армии. А три года спустя Скобелев стал помощником генерал-губернатора Александра Балашова, попечительству которого были вверены Рязанская, Тульская, Орловская, Воронежская и Тамбовская губернии. Балашов принял старого знакомца тепло и радушно, как говорится, с распростертыми объятьями.
«Александр Дмитриевич и при самом начале нового порядка в Рязанской губернии, им вводимого, представлял меня в гражданские губернаторы, даже и без моего согласия, с тем именно, чтобы мною, как орудием, ему известным, начать благое дело. Он и впоследствии двукратно просил государя императора о прикомандировании меня, как отличного и испытанной чести офицера, в помощь…» Однако уже первое знакомство с реформаторскими вольностями либерала Балашова ужаснули Скобелева. И вот однажды, недобрым пасмурным вечером, «русский инвалид» снова взялся за перо. Он извещал всесильного Александра Христофоровича Бенкендорфа, что нынешний его благодетель есть не кто иной, как ниспровергатель государственных устоев и тайный вольтерьянец в душе.
Работа над ошибками
Без пяти минут «революционер» Балашов был деликатно удален в почетную отставку. Верностью Ивана Никитича новый император остался чрезвычайно доволен. Шутка сказать: в одно и то же время довелось ему быть комендантом Петропавловской крепости, директором Чесменской богадельни и членом Комитета о раненых. Все, кому приходилось общаться с Иваном Никитичем в ту пору, отмечали его исключительную доброту, непоказную заботу о людях.
Для некоторых заключенных в подведомственной ему крепости Скобелев добился существенного послабления режима содержания и даже полного освобождения. Хлопоча, к примеру, за прапорщика Браккеля, Скобелев в письме военному министру так характеризовал этого арестанта: «…виновен по молодости и по неопытности; но он, как вижу, сформирован на благородную стать, с чувствами возвышенными, похвальными, а почему, быть может, и сам я подвергаюсь вашему гневу, но осмеливаюсь просить исходатайствовать ему перевод на место менее грозное – на гауптвахту…» На это государь сделал такую резолюцию: «Старику Скобелеву я ни в чем не откажу. Надеюсь, что после солдатских увещаний виновному из Браккеля выйдет опять хороший офицер. Выпустить и перевести в армейский полк тем же чином».
Что и говорить, умел ладить с властями Иван Никитич. Добрую память о себе он оставил и у своих крестьян – «…он был отцом и благодетелем: заботился о сиротах, помогал им деньгами и мудрыми советами, наконец, выстроил им хорошую церковь и проч.».
С годами почти бесследно сгинули в омуте забвения старые обиды, нечаянные просчеты, загодя обдуманные прегрешения, и, словно драгоценные крупинки в неутомимом лотке золотоискателя, остались на виду только настоящие дела и невыдуманные подвиги.
Генерала от инфантерии Скобелева, отмечали современники, хоронили с фельдмаршальскими почестями. После отпевания гроб с телом шефа Рязанского пехотного полка был вынесен из храма генералами, и войска отдали Ивану Никитичу последние почести. Над могилой в ограде Петропавловского собора Петербурга был установлен памятник из черного мрамора.
И все-таки в памяти потомков Иван Никитич остался не как бесстрашный военачальник или самобытный литератор, но, в первую очередь, как дед прославленного «белого генерала», героя балканских и азиатских войн. А что? Мудрый дед отважного внука – вполне достойная должность на Земле – поважнее иных государственных постов.
Игорь Чернов