Последний год она почти не вставала с постели. Мир замкнулся в четырех стенах небольшой скромной двухкомнатной квартирки. И только любимые газеты, книги (Интернет так и не полюбила) и телефонные голоса вечно занятых друзей расширяли его границы. На мою просьбу анализировать сюжеты молодых тележурналистов (меня как раз пригласили поработать редактором в ГТРК «Ока») откликнулась с радостью. Не для того, чтобы занять себя. Дел и так было много. В передышке между настигающими болями она спешила закончить рукопись новой книги о поэте Евгении Маркине. Просто в работе с молодыми журналистами Галя, Галина Петровна ощущала особый кураж; с одной стороны –возможность вылепить из молодого дарования блестящего журналиста, с другой – не потерять так ускользающее с годами ощущение современности.
Познакомилась я с Галиной Черновой, когда мне исполнилось восемнадцать. Пришла на Рязанское областное радио «записываться» в журналистки. Молодая, стройная, необычайной красоты женщина внимательно рассматривала меня поверх очков. И тут же сразила низким грубоватым голосом.
– Еще одна сумасшедшая явилась. На кой черт тебе эта «мясорубка»?
Мясорубка моего журналистского сумасшествия закрутилась с той поры на долгие годы. Первые материалы черкались Черновой безжалостно. Она прощала неудачи. Но никогда – халтуру. За халтуру могла выгнать из комнаты, накричать, разругаться вдрызг. И не любила говорить о деньгах. Мало платят? Иди работать в банк, на рынок – там больше. А здесь журналистика! Но когда от Черновой звучала похвала, хотелось улететь даже выше седьмого неба. Она и сама была примером в работе и творчестве. Ее радиопрограммы сразу запоминались своим созвучием мыслям и чувствам людей по другую сторону микрофона, сдержанной и в то же время очень глубокой эмоциональной подачей, красивой легкостью языка. Они звучали и во Всесоюзном эфире, попасть в который из региона в те годы было практически невозможно.
Я еще не понимала тогда, почему Галя (она просила так себя называть, хотя и была много старше) казалась не такой, как все? Но именно за это мы ее и любили. Мы – многочисленная братия ее учеников, сегодня разбросанных по всему свету. В те годы личная жизнь и профессия для нас слились в единое целое. Мы пропадали в здании на Ленина, 35, где располагался радиокомитет, допоздна. Домой не спешили, не успевали наговориться, обсудить увиденное и прочитанное.
Как-то я небрежно отозвалась о произведении «Слово о полку Игореве». Помрачневшая Чернова загремела, как иерихонская труба:
– Женя, расскажи этой восемнадцатилетней дурынде, что такое «Слово…».
На два часа я была «наказана» удивительной лекцией Евгения Маркина – завсегдатаем нашей редакции – о красоте и величии древнерусского произведения. Так под Галиным крылом формировались наши вкусы, наши пристрастия, мировоззрение и мироощущение. Но если молодежь к ней липла, то коллеги-ровесники относились по-разному. Кто-то восторгался. Кто-то ненавидел. Кто-то завидовал. Кто-то благодарил. Но все сходились в одном: Галина Чернова была личностью яркой, незаурядной. В ней чувствовались особая изысканность, иная эстетика мыслей и поведения. Истоки этого я поняла чуть позже, когда оказалась у нее дома. Разоткровенничавшись, Галя открыла шкаф и вытащила из коробки…пуанты. А потом из альбома – свою фотографию, где она была запечатлена в роли Одетты из «Лебединого озера». Она танцевала, могла стать балериной. Ее мама была балетмейстером, папа – актером. А бабушка заканчивала еще Петербургскую консерваторию по классу фортепьяно, свидетельство об окончании которой в доме тоже хранилось. Вот где таились истоки формирования Черновского характера, высокого художественно-эстетического вкуса, глубоких знаний. Еще с детства Галя была помечена знаком аристократического таланта, относилась к тем самым бывшим, о которых до поры говорить было не принято. Но балету она предпочла журналистику, окончив МГУ с красным дипломом.
Они просто ворвались в тихую рязанскую жизнь в конце 50-х, привнеся в нее свежее дыхание хрущевской оттепели – Галина Чернова и Евгений Маркин. Такие красивые! Такие стильные! Такие столичные! Вокруг этой пары, приковавшей к себе внимание местной интеллигенции, стал формироваться круг рязанских шестидесятников. И забурлили городские кухни, где в модных белых свитерах, будто в белых одеждах, появлялись Маркин и Чернова, дискуссиями, планами и надеждами. И везде главным мерилом человеческой ценности считались высокая нравственность, милосердие, добросовестный труд, порядочность, честность, что всегда отличало русскую интеллигенцию. Чернову никогда не интересовала карьера по лестнице вверх. Только вглубь, только рост творческий. Остальное приложится. Этому она учила всех своих учеников, когда в начале 70-х мы еще успели заскочить в последний вагон уходящей эпохи оттепели и еще верили, что можем изменить мир…
Слово написанное Галя предпочитала больше, чем звучащее. Ей доставляло удовольствие работать над фразой, искать нужную метафору. Она могла по несколько раз переписывать страницу и наслаждаться точно найденным образом. Чернова ушла в газету. И вскоре ее громкий низкий голос огласил холлы «Приокской правды». На редакционных летучках от нее не было пощады тем, кто выражал хотя бы малейшее неуважение к газете даже легкой литературной небрежностью. Многие стали писать свои материалы с тайной оглядкой на Чернову. А поскольку она возглавляла отдел культуры, с оглядкой на ее мнение стали работать и местные театры, и клубы, и поэты, и художники… Маленькие заметки, большие статьи, рецензии, очерки, интервью… – она написала их тысячи за годы своей работы и в рязанских газетах, и в российских. Жизнь газетной публикации, как у мотылька, недолгая. Но слово Черновой помнили долго.
Последний год жизни был для нее самым тяжелым. Сильные боли в позвоночнике практически не отпускали. Но она продолжала работать, даже лежа. Спешила закончить рукопись новой многостраничной книги о Евгении Маркине. Четвертой. В издании всех этих фолиантов, увековечивших память о поэте, – основная заслуга Гали. Успела!
Я стояла у могилы, и щемило сердце от безысходности происходящего, от того, что потеряла учителя, подругу, опору. Мы могли подолгу не видеться, разводила жизнь. Но мне было очень важно знать, что она ЕСТЬ. А теперь душили слезы благодарности за то, что было, за чувство единства, что когда-то соединяло нас, тех, кого обозначили шестидесятниками, и тех, кто приходил позже. Я прощалась со временем, когда нам было так хорошо вместе. И в этом прощании была доля печали, что с этим временем уходит нечто большее. Уходит интеллигенция. Знаменитая российская интеллигенция – нравственное, духовное беспокойство общества. И деваться от этого некуда.
Алевтина Тарасова