ВЫСОКИЕ КАЧЕЛИ
Помнишь, детство,
во что ты играло,
В той далекой счастливой поре,
И как сладко душа замирала
На качелях больших во дворе?
Раскачалась душа, разлетелась,
Вот и вспомнились юные дни,
Те, в которые жарко хотелось,
Чтоб остались мы рядом одни.
Закружились картинки,
как замять,
Словно старое фото, рябы.
Это крылья расправила память
На высоких качелях судьбы.
Ну, взлетайте, слова-недотроги,
Чтоб смогли мы, усталые, вновь,
Оглядеть с поднебесья дороги,
По которым шагала любовь.
Вот заря, посмотри, разгорелась,
И открылась тревожная даль,
Где стояла в строю наша зрелость,
Испытавшая боль и печаль.
Вот, как ветер в оконные щели,
Хлынул памятный горестный час…
Но качайтесь, качайтесь, качели,
Возносите, как следует, нас!
Вот грядущего века виденья,
Грозовые, летят в облаках.
Только нам ли бояться паденья,
Если вечно душа в синяках!
И вступая в качели, как в стремя,
С гребнем ветра летя к волосам,
Нас проносит, как маятник, время,
От жестокой земли к небесам!
Вновь и вновь,
как молебные строчки,
Повторяем мы пройденный путь,
Вот уже приближаемся к точке,
Где судьбы открывается суть.
Может быть, как легко возносила,
Так легко, у людей на виду,
Оторвет центробежная сила,
Наши души, как листья в саду.
Но ведь верили мы беззаветно,
О, качели, крылатый наш друг,
Что любовь не проходит
бесследно,
Совершая свой солнечный круг!
***
Пахнет бритва отцовской щекою…
Папа, папа, живи, не болей!
Под твоей благодатной рукою
Пусть встают сыновья сыновей.
Вкус твоих немудреных гостинцев
Помнит детство вовеки веков.
Нас уже целый взвод пехотинцев,
Бритых бритвой твоей мужиков.
Ну, давай, одолей свои годы,
Прочь морщины и прочь седина,
Посмотри, дали верные всходы
Золотые твои семена.
Ты для всех нас легенда живая,
Стал земным ты началом,
творцом,
Потому, что война мировая
Обрубила все корни свинцом.
Как над нами судьба посмеялась,
Все архивы детдома губя!
Фотографий – и тех не осталось,
Даже отчества нет у тебя.
Папа, папа, судьба все оплатит,
Оправдает, накажет, простит,
Папа, папа, ты прадед, ты прадед,
Ты вершины вселенной достиг!
Папа, папа, ты щит наш
и меч наш,
И душа, и основа, и суть.
От тебя мы потянемся в вечность,
От тебя мы начнем Млечный путь!
Скоро правнуки в бури и битвы,
И в любовь приготовят сердца,
Ощущая в касаниях бритвы
На щеке крепкий запах отца.
ПОСЛЕДНИЕ ЯБЛОКИ
Яблоки последние упали
В мокрую осеннюю траву.
Что ж вы так одежду обтрепали,
Странники-деревья, на ветру?
Что же вы так машете ветвями,
Словно бы прощаетесь со мной?
Тучи собираются над вами,
Не пройдут, как прежде, стороной.
Спешно вы к морозам осыпались,
Листьев набросали, как монет.
И во всем саду одни остались
Ягоды калины пламенеть.
Пахнет холодеющим распадом,
Погребом и горечью семян.
И над всем сквозным
и черным садом
Стелется простуженный туман.
Зябко мне до судорог и дрожи,
Даже спирт не греет, не пьянит.
Знаю, ты показываешь, Боже,
Что в себе бессмертие хранит.
Знаю я, Ты все вернешь обратно,
И листву, и травы, в свой черед.
Ты еще согреешь многократно
Свой зеленый избранный народ.
Ясно мне, во что на свете верить,
Глядя сквозь туманные слои…
Что ж я так страдаю от потери,
Яблоки последние мои?
ЖЕРЕБЕНОК
Жеребенок, жеребенок!
Ах, какой он же ребенок!
То он плачет, то хохочет,
То он скачет, то не хочет.
То жует, как взрослый, сено,
То валяется в траве.
У него еще, наверно,
Свищет ветер в голове.
Он вчера попал в болото,
А с утра упал в овраг.
Ночью ржал он для чего-то,
Разбудил всех, как дурак.
Целый день стучат копыта,
Говорят ему: «Уймись!»
И уже давно забыто
Обещанье пить кумыс.
На реке полно народу –
С кручи прыгает он вдруг!
Замутил повсюду воду,
Всех обрызгал он вокруг!
Жеребенок, жеребенок!
Ах, какой он же ребенок!
То с вопросами пристанет,
То учиться перестанет.
То грустит он безутешно,
То поет, как соловей.
У него еще, конечно,
Свищет ветер в голове.
То косится он игриво
На подружек – весь в отца!
И ругает в хвост и в гриву
Мама-лошадь сорванца.
Но спросите жеребенка:
– А по чьей же всё вине?
– Просто нравится девчонка…
Там, в соседнем табуне.
ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ АВДЕЕВА
Ты жизнь свою разбил в осколки,
И со стола смахнул на пол,
То на «губе», то в «самоволке», –
Как службу срочную прошел.
Звучит вечерняя поверка,
А ты исчез, как чародей.
С небрежной надписью «Валерка»
И с кличкой дембельской «Авдей».
Ты славу гнал под зад коленкой,
И день свой судный торопил,
С какой-то жаждою вселенской
Век пересохшим горлом пил.
Не самогонкою лихою
И не озерною водой,
А жизнью черствой и сухою
Ты захлебнулся, дорогой.
Ты выпил все, ни капли мимо,
Всю боль и горечь осушил,
Чтоб здесь, на родине любимой,
Звенел родник твоей души.
Теперь ты там, где дух витает,
В лугах цветущих небосвод,
Где вечно бабочка летает
И мед татарниковый пьет.
А нам откуда ждать спасенья?
Чем виноватость врачевать?
Когда наступит воскресенье
Тебе во славе почивать?
Судьбу, как книгу, исковеркал,
И, словно Бог, ушел от дел,
С небрежной надписью «Валерка»
И с кличкой дембельской «Авдей».
БРАТЬЯ
Нелегко возвращаться обратно,
В тот далекий прощания час.
Где вы, мальчики, три моих брата,
Что смогу написать я о вас?
Вы с бедою справлялись любою,
Были вы всех умней и смелей.
Вы мне первою были любовью
И надеждой, и верой моей.
Вы опора моя и защита,
Юных дней промелькнувшая даль.
Вы и гордость моя, и обида,
И всей жизни большая печаль.
Столько в памяти радостных
ваших
Мне осталось и жестов, и фраз!
Помню запах волос и рубашек,
Помню цвет ваших любящих глаз.
О, как память людская нещадна!
Все случайное что-то хранит,
А слова, что легли
на прощанье,
Улетели, как птицы в зенит.
Тяжело возвращаться обратно,
Даже если на круги свои…
Но без вас, мои бедные братья,
Я как будто живу в забытьи.
Мы и крови одной, и покроя,
И одна у нас поступь и стать…
Далеко, далеко вы все трое,
Только сердцем и можно достать.
Будут встречи, слова и объятья,
Может, где-то на землях иных,
Где взойдут, как три тополя, братья
И березою я между них!
А пока я, как сорванный с веток,
Унесенный по ветру листок.
Но во тьме одиночества светят
Три луча, озаряя восток.
В буреломах судьбы непролазных
Светят мне из жестокой беды
Души братьев моих ясноглазых,
Как три утренних в небе звезды.
Борис ШИШАЕВ, писатель,
– Я знаю Нурислана Ибрагимова давно, с 80-х годов, когдаон занимался в литературном объединении «Рязания», которым я руководил. Уже тогда было заметно, что натура у него истинно поэтическая, а любовь к литературе беззаветна. С той поры мы общались почти постоянно, и на моих глазах Нурислан самозабвенно и решительно вырастал в большого, непохожего ни на кого поэта. И песни, которые он сочиняет и сам исполняет, тоже непохожи ни на чьи. Какая-то в них особая интонация, глубокая и сильно волнующая. Это, скорее всего, от удивительной, благотворной связи русского слова и татарского темперамента, от совершенно необычной, татарской, наверное опять же, окраски его голоса.
Казалось, совсем недавно знал я Нурислана почти мальчишкой, а вот, поди ж ты, ему уже за пятьдесят! Что ж, это хорошее время. Время душевной зрелости, окончательного укрепления таланта, незыблемого становления характера. Этот рубеж нелегок, но кто проходит его мудро, тот уже не побоится никаких преград и опасностей, которые ждут впереди.