Сегодня в областном художественном музее имени И.П. Пожалостина открывается большая ретроспективная выставка народного художника России, лауреата Государственной премии России Татьяны Лощининой.
В январе Татьяна Васильевна отметила 50-летие, а в феврале исполнилось 30 лет с момента ее прихода на фабрику скопинской керамики, где она и творит по сей день. Накануне открытия выставки мы встретились с художницей народного искусства и попросили рассказать о себе и о любимом промысле.
Как я выбирала специальность
Рисовать в детстве мне очень нравилось – точнее, срисовывать. В родном Кадоме художественной школы не было, и я срисовывала картины, например «Сикстинскую мадонну». Помню, как лет в 10-12 в библиотеке робко-робко попросила «что-нибудь об искусстве», и мне из закромов вынесли новое издание небольшого формата «Искусство Византии». Там были шикарные иллюстрации, переложенные пергаментом. Я спала с этой книгой, мне хотелось жить в ней и не расставаться никогда – но пришлось сдать…
Однажды близкий друг нашей семьи застал меня за срисовыванием и предложил поступать в художественное училище. Он был знаком с директором Абрамцевского художественно-промышленного училища и повез меня туда. Я была испугана – школы-то никакой не было. Специальность выбрала так: меня завели в музей дипломных работ и предложили посмотреть, что нравится. Я стала оценивать все с одной позиции: что никогда не смогу сделать, а что можно попробовать. Резные ажурные шкатулки из кости, ювелирные комплекты из металла с каменьями, изящные тройки с санями из дерева отмела сразу – нереально! И тут увидела на стене керамическую тарелку с легкой аляпистой росписью кистью. Ну, думаю, так смогу…
Если бы я знала, что на отделении керамики самый большой конкурс и это совсем не простое искусство! Но у меня и так после посещения абрамцевского музея от волнения на месяц пропал дар речи. А в Кадоме, когда узнали что собираюсь в художественное училище, стали активно уговаривать выбрать родной кадомский вениз. Уходил на пенсию главный художник фабрики, и была перспектива занять эту должность. Мне давали направление в Калининское училище, где готовили художников по вышивке… Но я тогда не любила иголку (поступив в Абрамцево, сразу стала вязать и шить) и мне было скучно в Кадоме (не понимала, что это просто возраст, юношеский максимализм).
Татьяна Лощинина
4 января 1963 г. родилась в Кадоме.
1978 – 1982 – учеба в Абрамцевском художественно-промышленном училище.
1988 – 1992 – учеба в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище имени В.И. Мухиной.
1992 – 1994 – учеба в Государственной академии сферы быта и услуг.
Участница международных, всесоюзных, всероссийских, зональных и областных выставок.
Произведения находятся более чем в 20 музеях России, в том числе в Государственном Русском музее, Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства, Государственном историческом музее, Российском этнографическом музее, музее-усадьбе Кусково.
Знакомство с гончарным кругом
В Абрамцеве все студенты были «великими художниками»: интересовались живописью, графикой, скульптурой. Керамикой – в последнюю очередь. Да и гончарство сначала давалось очень сложно. В этом деле педагог большой роли не играет: он может только подкорректировать процесс на каком-то этапе. Рецепт один: надо безвылазно сидеть за гончарным кругом, пропустить через пальцы тонны глины – и своим чутьем попытаться проникнуть в тайны гончарства.
В конце первого курса на практике мы должны были сделать десять цветочных горшочков. Месяц я просидела за кругом, тянула глину. То в нее заворачивался фартук, то вся масса летела в стенку… Иногда казалось, что горшочек вот-вот получится, но в результате – одни слезы. Спас старшекурсник – сделал все десять штук по моей просьбе. Только к четвертому-пятому курсу я научилась тянуть. И это успех: из двух групп керамистов, тридцати человек, гончарный круг в разной степени освоили всего четверо.
Проходить преддипломную практику меня отправили в Скопин. На фабрике обрадовали большие печи и запасы глины. Можно было тянуть и обжигать все что угодно – если договориться с руководством, а директор понимал, что художникам нужны эксперименты. Дипломную работу тоже делала на фабрике – и после защиты меня распределили в Скопин. Я, конечно, попробовала поступить в Московское высшее художественно-промышленное училище им. Строганова, но там даже работы смотреть не стали: по советским законам после училища надо было три года отработать на производстве. Так в мою жизнь вошла скопинская фабрика.
За истинной керамикой… в Эрмитаж
В Абрамцеве мы изучали все промыслы, копировали образцы, и я вполне представляла себе скопинскую керамику. Но продукция фабрики была совсем не похожа на иллюстрации в книгах. Работы, даже авторские, а не массовые, были одного размера: высота входов длинной тоннельной печи составляла 45 сантиметров. Кроме того, все изделия были одинаково выкрашены: верх коричневый, низ зеленый – использовалась готовая глазурь орловского завода. Это было ужасно.
Дело в том, что фабрика относилась не к сфере культуры, а к министерству местной промышленности. И жила по пятилетним планам «увеличения массового производства товаров для народа». А народный промысел должен быть маленьким, музейно-заповедного характера, тогда он сохранит всю свою прелесть. В Скопине же многое было утеряно, притом что работали и работают на фабрике хорошие люди.
Помню уникального народного скульптора Александру Курбатову, которая не тянула на гончарном круге, а лепила из глины. На пенсии по ночам придумывала, скажем, как слепить Суворова. Мне повезло застать выдающегося гончара Михаила Пеленкина: он тоже был на пенсии, но приходил поработать, участвовал в выставках. Чувствовалось, что он потомственный мастер и свои умения получил в наследство от отца, от деда. Я беседовала с Михаилом Михайловичем, записывала его рассказы.
Но разобраться, что же такое истинная скопинская керамика, в самом городе было невозможно: промысел был неузнаваем. Слава Богу, что у нас в стране хорошие музеи. Именно они стали моими настоящими учителями. Начала я с Рязанского художественного, а потом изучила запасники всех музеев, до которых смогла добраться. Не раз работала в Русском музее, в этнографическом музее в Петербурге, в музее керамики в Кусково, в музее-усадьбе Поленово, в Московском государственном историческом музее, музеях декоративно-прикладного и народного искусства. И даже в Государственном Эрмитаже, который считается музеем зарубежного искусства, – там тоже хорошая коллекция скопинской керамики.
От кумгана – до скопы
Художник-керамист только процентов на 70 – автор своей работы. Обжиг в печи может запросто убить произведение, а может сделать шедевр из обыкновенного изделия: все зависит от того, как «ляжет» полива, как отреагирует глина. Каждый раз это тайна: до сих пор открываю печку дрожащими руками – так не терпится посмотреть, что получилось.
Первое время делала только кумганы и квасники. Это любовь на всю жизнь. В работе над ними столько тонкостей, возможностей, что можно лепить только их и никогда не надоест. Это не сосуды, это интерьерные арт-объекты. Причем мне не нравились сложные «сочинения» со множеством деталей – и до сих пор я предпочитаю лаконичные формы, стараюсь «очищать» скопинскую керамику от излишеств, по крайней мере, ту, что выходит из-под моих рук.
Долгое время не хотелось делать ничего кроме кумганов и квасников, а потом появились фигуры на плоских подставках. Они характерны для скопинского промысла, но были незаслуженно забыты. Коллегам нравилось лепить фантастических животных, а мне домашних: свиней, коров, кур, петухов, лошадей. Самой большой похвалой было, когда на выставке рязанский живописец Виктор Бауков предложил свой бесподобный холст в обмен на свинью. Я не согласилась и до сих пор жалею. Это была моя первая свинья, и было жалко «отпускать» работу: так часто бывает.
Но, создавая образы животных, надо было соблюсти стилистику Скопина. Однажды на художественном совете народный художник России Диана Смирнова посмотрела на моего барашка и сказала: «Хороший барашек. Но не скопинский». Я очень благодарна Диане Алексеевне за этот урок, и с тех пор всегда стараюсь, чтобы в работах все соответствовало традициям, духу промысла: приемы лепки, ритм орнамента… После домашних животных стали появляться рыбы, львы – и до сих они мне интересны. К созданию скопы, символа промысла, подступила только в 2000-х годах – может быть, потому, что ее делают почти все. А когда созрела как мастер, придумала, как слепить птицу по-своему.
Мне интересно экспериментировать и вне скопинской стилистики. Дух времени диктует новые формы, материалы. Сейчас на фабрике много разных глин. Мне нравится белая, это что-то среднее между фаянсом и каменной массой, она обжигается при высокой температуре. Получается совсем другое качество керамики, почти фарфор. Можно лепить из нее и традиционные скопинские формы, и разные сосуды, фляги. У меня есть даже кухонные интерьерные часы в виде чайника.
Место, время, люди
Я долго не могла привыкнуть к Скопину: мне было некомфортно в городе. Но потом поняла: главное – не где жить, а чем жить, как жить и с кем. Сейчас есть уютный дом, частная мастерская в нем – и фабрика. Конечно, часто езжу в Москву к друзьям: на встречи, выставки. Керамисты и гончары – очень дружное сообщество. Мы много путешествуем по стране, встречаемся чаще художников других специализаций, обмениваемся опытом. Фестивали проводятся у нас в городе, в Твери, в Нижегородской, Тульской и других областях.
Но в самом Скопине гончары существуют разрозненно. Был период, когда на фабрике работало 35 мастеров. Жаль, не удалось удержать людей – теперь в городе много частных мастерских. Я считаю, что для промысла это замечательно. Но необходимо собираться и обсуждать проблемы, которые касаются нас всех. Может быть, это удастся сделать на базе музея гончарства.
И в частных мастерских, и на нашем предприятии необходим баланс между коммерческими изделиями и высокохудожественными. Конечно, в идеале творец должен формировать вкус покупателя, но на практике мы часто видим обратное. Промыслу нужно выживать, и он выживает как может, коммерческие изделия – это неизбежность. Выход – больше пропагандировать традиционную скопинскую керамику, чтобы люди стремились приобрести именно ее. К счастью, есть заказчики, коллекционеры, которые хотят иметь произведения, созданные по канонам промысла.
В прошлом году в день музеев один из рязанских коллекционеров преподнес сюрприз. Он показал фотографию моей работы, которая стоит в витрине Русского музея рядом с классическими изделиями нашего промысла рубежа XIX-XX веков. И это было лучшим подарком. Ведь когда-то, поняв, что такое Скопин, я сказала себе: «Если мне удастся сделать работу, которая будет достойно стоять в одном ряду с классикой времен расцвета промысла, то жизнь прожита недаром».
Беседовала