А в феврале в Театре имени Вахтангова в Москве состоялась премьера «Евгения Онегина» – спектакля, поставленного Римасом Туминасом. На премьере была «вся Москва», в тексте пьесы не обнаружено ни одной строки, не принадлежащей Пушкину. Зрелище, говорят, захватывающее. Не знаю, не видела. Но важно то, что Онегин опять к нам вернулся.
Неистовый Виссарион Белинский назвал «Евгения Онегина» энциклопедией русской жизни и тем самым раз и навсегда определил место произведения в пантеоне русской литературы. Но, между прочим, до 1917 года этот великий роман в стихах в гимназиях не изучали, как и все остальное наследие «солнца русской поэзии», т.е. А.С. Пушкина. Александр Сергеевич не считался тогда классиком русской литературы.
Мы изучали «Онегина» в школе по всем параметрам критического реализма, но многое в нем уже не очень понимали. Чтобы узнать, что такое брегет и боливар, лезли в словари и комментарии. Однако удивлялись при этом замечанию Александра Сергеевича про то, что «панталоны, фрак, жилет, всех этих слов на русском нет». Как это нет? Нас приводили в ступор строки: «К Talon помчался: он уверен, что там уж ждет его Каверин» и продолжение про вино кометы. Почему так называли шампанское? Зато теперь мы не удивимся, если в Челябинске начнут выпускать вино или пиво под названием «Метеорит». Русская жизнь мало меняется с веками. Чтобы перестать бояться чего-то, нужно сделать это что-то частью быта.
Да, мы читали «Онегина» со словарем. Находили в нем Россию, которой больше нет: с балами, разносолами, борзыми, нянями, беговыми санками, дуэлями, блистательными театральными ложами… Все есть в пушкинском романе. Это и в самом деле энциклопедия, написанная замечательной 14-строчной строфой, которая читается легко, как поется, и ложится в память навсегда. Я знала нескольких людей, читавших всего «Онегина» наизусть, а мы до сих пор сорим цитатами из него, не зная зачастую об их происхождении. Перелистывая на днях испещренные школьными пометками страницы, я неожиданно для себя обнаружила, что даже название своего романа «Жизнь и судьба» Василий Гроссман мог почерпнуть их этих пушкинских строф.
Пушкин начал писать «Онегина» в 1823 году, 190 лет назад. Ему 24 года. Выпускник Лицея, юноша из хорошей дворянской семьи, который даже на войну с Наполеоном не успел. Откуда в нем столько наблюдательности и житейской мудрости?
Откуда этот великолепный русский язык, если по-французски он начал говорить раньше и бойчее? И эта грусть о прошедшем, и эта ирония, которая повсюду сменяет меланхолию. Юрий Лотман уже в ХХ веке заметил весьма неожиданно, что «Евгений Онегин» – трудное произведение. Любое позитивное высказывание автора тут же может быть превращено в ироническое, – замечает профессор Тартусского университета. Прямо постмодернизм какой-то. Чтобы с такой легкой ироничной усмешкой говорить об окружающей жизни, нужно знать и понимать ее изнутри. Поэтому Пушкина, как и Чехова, не очень понимают иностранцы. Их очень трудно адекватно перевести на любой другой язык. И понять, почему одна из любимых пушкинских героинь – «как эта глупая луна на этом глупом небосклоне», а чеховские три сестры все время собираются в Москву и не едут туда, рациональному европейскому рассудку невозможно.
Мы учили письмо Татьяны к Онегину, слушали арию Ленского в исполнении лучших теноров и не подозревали, что настанет время, и роман откроет нам другие стороны вполне реальной современной жизни. Мы знаем теперь, что такое страсбургский пирог, ростбиф, и золотой ананас перестал быть для нас деликатесом. Разве что разочарованный лорнет пока еще не вошел в моду. А так светская жизнь в Москве кипит, и Лондон щепетильный по балтическим волнам присылает нам все для прихоти обильной. Но только не за лес и сало, а за нефть и газ. И дельные люди вновь думают о красе ногтей. И няни в состоятельных домах появились. И интерьеры до боли знакомы: пол дубовый, два шкафа, стол, диван пуховый, нигде не пятнышка чернил... Пушкин будто бы предугадал компьютерную нашу эру, в которой нет места чернилам. Поиграйте на досуге в эту игру, найдите у Пушкина приметы того, что из нашей русской жизни исчезло навсегда, а что вернулось из небытия. Наблюдения могут стать интересными.
Не хочется завершать банальностью: читайте классику. Мы можем, даже не читая ее, дышать ею, артикулировать. Ведь привычка эта свыше нам дана, замена счастию она.