В круговерти текущего времени иногда вдруг мысленно остановишься, начнешь вспоминать, что было прежде, и тогда память услужливо возвращает в минувшие дни, которые, чем дольше с божьей помощью живешь, видятся все острее. Ныне с особо чувственным замиранием вспомнился Борис Андреевич Можаев; его походка, взгляд, интонация. И сердце защемило, будто заглянул ему в глаза, услышал его голос. И подобное ощущение приходит не только в памятные дни и даты, а всегда, потому что часто вспоминаю и думаю об этом человеке, оставившем во мне частицу своей мятущейся души.
Борис Можаев олицетворял особое направление в русской литературе. Мало с кем его можно было сравнить по знанию сельской жизни, умению докапываться до сути крестьянства. Уж сколько он копий сломал, сколько писательской энергии потратил, борясь за настоящего хозяина на земле! Начав творческую деятельность на Дальнем Востоке, где служил военным инженером, Борис Андреевич уже тогда начинал приглядываться к жизни крестьян. Но времени на всё не хватало. Поэтому писательство заставило уволиться из Вооруженных сил и поселиться на родной рязанской земле. Здесь и была написана многострадальная повесть «Живой», а главный персонаж этой повести – Федор Кузькин – стал «знаменем» в руках тех, кто хотел перемен на селе.
Но в начале девяностых годов это знамя попало совсем не к тем людям, каких бы хотел видеть Борис Андреевич хозяевами на земле. Совхозы, колхозы стали всячески зажимать, руководство страны отвернулось от тех, кто худо-бедно, а кормил страну. В результате большинство хозяйств оказались убыточными и начали одно за другим разоряться.
Как торжественно и радостно встречал Борис Андреевич во Владивостоке Солженицына. Тогда возвращение этого писателя казалось знаковым. Прокатилась волна выступлений-митингов, сопровождавших триумфальное движение Солженицына по России. Можаев, правда, лишь встретил друга и поспешил в Москву, где принимал активное участие во многих тогдашних демократических «тусовках».
...В начале восьмидесятых годов я, молодой тогда литератор, посылал Можаеву на дом рассказы, надеясь получить честный и, чего скрывать, одобряющий отзыв. И получил, и был благодарен Борису Андреевичу за участие в моей литературной судьбе. А в начале 90-х появились мысли, что ошибся в этом писателе, он, казалось, не понимал, что происходит в стране, когда это понимали все, в том числе и сами крестьяне-колхозники, за светлое будущее которых он всю жизнь рвал писательские жилы. Получалось, что все, что он прежде делал, либо было фальшью, либо глубоким заблуждением? Но как это произошло с Борисом Андреевичем?!
Какое-то время я редко вспоминал о Можаеве, еще реже звонил ему, пока не попалась на глаза его статья в газете «Труд» под названием «Проданная деревня». В ней он описывал злоключения колхозников из рязанского совхоза «Культура», землю одного из отделений которого продали за два «лимона» заезжим арендаторам. Продали вместе с людьми, жившими там! И стали они теперь работать в АО «Агродрев». И если бы работали! А то стадо коров угнали на центральную усадьбу, туда же перегнали и один-единственный исправный трактор, оставив крестьян без работы, а значит, без зарплаты... «Чем же такая приватизация отличается от бывшей коллективизации? – задавался вопросом Борис Андреевич в своей статье. – Да ничем – и по форме и по результату. Все так же команда сверху – и бесправие крестьян».
«Вот он, новый, прозревший, дорогой мой, Борис Андреевич!» – подумалось тогда. И вздохнулось радостно, и на душе посветлело. А Можаев продолжал удивляться. Чего стоил указ Б. Ельцина «О государственном земельном кадастре...», в котором приказывалось в месячный срок представить «Проект поземельной книги и порядок ее ведения...» Казалось бы, радоваться должен Борис Андреевич, всю жизнь ратовавший за создание кадастра сельхозугодий, но прекрасно зная, что на создание полноценного кадастра нужны годы, понял, что такая поспешность нужна лишь для «прихватизации» сельскохозяйственных земель.
...После тех можаевских статей я опять потянулся к Борису Андреевичу. Стал чаще звонить ему, подолгу беседовать, а когда надумал вступать в Союз писателей России, то попросил у него рекомендацию, и он не отказал, потому что к тому времени мы были знакомы более десяти лет, и главное, он положительно отзывался о моих работах. За рекомендацией поехал в Переделкино, где в ту пору он отдыхал-работал. По осунувшемуся лицу было видно, что он находится не в лучшей форме, и в его внешнем виде мало что осталось от прежнего здоровяка, любившего пошутить, лишь живой свет добрых глаз напоминал о его неравнодушной душе.
К сожалению, встреча в Переделкине оказалась последней... Было оглушительно неправдоподобно однажды услышать в вечерних теленовостях сообщение о кончине известного писателя, лауреата Государственной премии Бориса Андреевича Можаева…
Похороны состоялись шестого марта 1996 года. Отпевание назначили на 10:30. Я появился в церкви Святителя Филиппа у метро «Проспект Мира» минут на двадцать ранее остальных участников церемонии. Гроб с телом Бориса Андреевича стоял в стороне, будто никому не нужный. Я склонился около него со свечой. Потом начали подходить другие провожавшие. После отпевания, на котором присутствовали Александр Солженицын с женой и сыном, Юрий Любимов, Валерий Золотухин и другие известные люди, переместились в ЦДЛ на гражданскую панихиду.
Похороны состоялись на Троекуровском кладбище в Кунцеве. Поминали в Театре на Таганке. За столом я оказался рядом с Солоухиным, который дружил с Борисом Андреевичем. Во время поминок кто-то попросил меня выступить от имени учеников Можаева... Выступать я не любитель, но в тот момент воспользовался возможностью высказать добрые слова о своём учителе, которые, конечно же, не показали всей глубины моих переживаний. «Хорошо сказал, – по-владимирски окая, похвалил Владимир Алексеевич, всего лишь на год, как потом оказалось, переживший своего товарища. – Наливай – помянем Бориса...»
Да, сколько уж лет прошло с той поры, и все эти годы постоянно перечитываю то «Живого», то «Мужиков и баб», то «Историю села Брёхова...» Перечитываю и слышу голос Бориса Андреевича, вспоминаю главные события, которые прошли в наших отношениях красной нитью. Эта нить оборвалась после похорон Бориса Андреевича, но воспоминания о нём живут и будут жить, пока не оборвётся моя красная нить... Мне же остаётся всегда вспоминать своего Учителя, его усмешливую озорную интонацию, с которой он произносил своё «едрёнть», его взгляд с прищуркой и знать, что он где-то совсем близко, почти рядом, всё видит, слышит и переживает за нас.
Владимир Пронский