В последнее время много говорят о детских суицидах и называют данную проблему достаточно серьезной. Но цифры, которые в связи с этим приводятся, бывают очень разные. Что касается Рязанской области, то, как писали недавно в нашей газете со ссылкой на Следственный комитет, в 2011 году было зарегистрировано 2 самоубийства и 7 попыток совершения его, в 2012-м – соответственно 3 и 12, в этом году – 1 и 5. В целом по стране ежегодно более 500 детей совершают суициды.
Можно ли говорить об обострении ситуации, какова она по сравнению, например, с советскими временами? На эти и другие вопросы я попросила ответить ассистента кафедры клинической психологии и психотерапии РГМУ имени академика И.П. Павлова, психотерапевта Любовь Евгеньевну Таланову.
Л.Т. – В недавнем прошлом статистика по суицидам была закрыта, тем более, если она касалась детей. Проблема эта очень сложная, деликатная, не поддающаяся абсолютному учету. Так было всегда и, как я думаю, обстоит дело теперь. И не только в нашей стране, но и везде. Но, как единодушно считают специалисты, число суицидов в мире растет, в том числе и детских. И наибольшее их количество – в развитых странах.
Р.В. – Получается – чем лучше, тем хуже?
Л.Т. – Тут есть, прежде всего, психологическая проблема. Чем выше уровень жизни, чем благополучнее человек в материальном плане, тем сильнее замыкается он в своем мире, и степень разобщенности между людьми растет. В небогатых странах между ними больше взаимодействия. Общая нужда, общее бедствие людей, как правило, сплачивают. Это мы знаем по своей истории. К тому же действует технический фактор, особенно характерный для развитых стран. Казалось бы, за счет компьютера и других современных средств связи люди должны быть друг другу ближе, но реального общения становится все меньше. Частое пребывание в Интернете, мобильный телефон, который постоянно держит нас на связи, создают высокий уровень информационного напряжения. Все это – почва для стрессов, срывов…
Р.В. – Мы говорим об общих причинах. Но, как приходилось слышать, есть люди, которые обладают потенциально более высоким риском совершения суицида, чем другие. Например, отягченные наследственностью – это когда в роду кто-то совершал суицидальные действия. Предрасположены к ним люди, страдающие психическими расстройствами…
Л.Т. – Говорить о явной предрасположенности вряд ли стоит. Суицид – это способ решения такой проблемы, когда ситуация кажется человеку непереносимой и он не может выдержать уровень эмоциональной напряженности. А почему не может? Каждый из нас обладает сферой эмоций, которая как бы складывается из двух частей: той, что дана природой, и другой, сформированной воспитанием. Если в человеке с раннего, дошкольного, возраста, когда в основном создается базисная структура личности, не формируются качества, помогающие ему устоять перед стрессами, когда в нем не заложены соответствующие морально-нравственные установки, например, что сама ЖИЗНЬ является ценностью, а самоубийство – это грех, это страшное горе для родных и близких, и т.д. – вот тогда он решает свести счеты с жизнью. Надо с малого возраста воспитывать ребенка гармоничной личностью, чтобы он оптимистично смотрел на жизнь, не «застревал» на какой-то трудной для него проблеме, а искал пути преодоления ее.
Р.В. – И как же это делать?
Л.Т. – Трудность-то прежде всего заключается в том, что многие родители и не подозревают, что детей надо этому учить. А еще печальнее, что они не умеют со своими детьми общаться. У них нет на это, как они сами часто говорят, ни времени, ни сил – слишком заняты работой. Но именно общение – главное в воспитании. Самый опасный возраст ребенка от 12 до 17 лет. В этот промежуток чаще всего беда и случается. Но причины ее закладываются гораздо раньше. Иногда родители видят, что с ребенком что-то происходит, но не знают, как его об этом спросить. Некоторые вообще ничего не видят. Они думают, что если сын или дочь молчат, значит, у них все в порядке. А дети не знают, как рассказать о своей беде. Поэтому самое важное – это контакт между ребенком и родителями.
Р.В. – Недавно одна учительница рассказывала мне, как мальчик-подросток пришел к ней на «исповедь». После она спросила: «Ты можешь рассказать обо всем маме?» Он ответил: «Нет»… И действительно, как мне кажется, иногда чужому человеку легче поведать о своих затруднениях, чем близкому.
Л.Т. – Но часто рядом с подростком не бывает ни родного, ни отзывчивого чужого человека. А мысли мучительные гложут: «Меня не любят», «Надо мной все насмехаются»… Единственное, что он может, – это излить свою душу в соцсетях.
Р.В. – А родители об этом знать не знают. Когда-то один известный поэт, потеряв сына, умолял родителей: «Читайте, читайте дневники своих детей». Но ведь это может их и обидеть.
Л.Т. – На всех уровнях надо, прежде всего, искать к ребенку подход, уметь разговаривать с ним как с равным, уметь определять его эмоциональное состояние, вместе думать над тем, как поступать. Мне кажется, очень полезно было бы организовать для отцов и матерей специальные курсы или лекторий. Только не на базе школы, туда они идут, как правило, неохотно, раскрывать свои проблемы не хотят. Не всякий родитель пойдет и на индивидуальную консультацию к психологу (в детскую больницу или в психоневрологический диспансер), против этого тоже есть еще предубеждения, но в идеале, я считаю, каждый родитель должен хотя бы раз побеседовать со специалистом. Психологов сейчас много. Есть в их числе клинические, их вот уже пять лет выпускает наша кафедра.
Р.В. – Чем они отличаются от специалистов, которых готовит для школы РГУ имени С.А. Есенина?
Л.Т. – Усилия педагогов-психологов направлены, главным образом, на поддержание образовательного процесса. Клинические психологи ориентированы на здоровье, они могут диагностику провести, выявить психическое заболевание. Или оказывать помощь при дезадаптации, стрессах, неврозах.
Р.В. – Студенты – это, конечно, не подростки, но и у молодых людей бывают в жизни затруднения. Вы учите преодолевать их?
Л.Т. – Наши студенты могут применить полученные теоретические знания к себе. Клинический психолог – это помогающая профессия, ориентированная на других людей. Сознание этого – довольно сильная моральная составляющая, а значит, и антисуицидальный фактор. Хотя мы не очень это педалируем, чтобы не формировать у студентов склонность к трудоголизму.
Р.В. – Но о трудоголиках всегда говорят с уважением. Разве трудоголизм – это плохо?
Л.Т. (смеется) – Плохо. Это зависимость, а значит – уход от действительности, а здоровый человек существует в реальности.
Р.В. – Сейчас чаще всего говорят о компьютерной зависимости ребенка. Как с нею бороться?
Л.Т. – Бороться с чем-либо всегда очень трудно. Надо не доводить до борьбы. А для этого, прежде всего, нужно, как я уже говорила, общаться с ребенком. Любая зависимость основана на получении удовольствия. Компьютер дает его, бесконечно удовлетворяя любопытство ребенка. Значит, надо учить его получать удовольствие и от другого, что есть вокруг. От общения с природой, занятий спортом, чтения книг – сказок, например, в которых заложен, кстати сказать, сильный антисуицидальный эффект. Ведь герой там преодолевает все препятствия, и ему даже злая, якобы, баба Яга помогает. Чтение книжек, я считаю, лучше просмотра сказочных мультфильмов. В фильмах задается конкретный образ, а при чтении надо себе все представить, в этом случае осмысления происходит больше. Так что поводов для получения удовольствия, радости у ребенка может быть много. Но он и другие свои эмоции должен иметь возможность реализовать. Если ему грустно, пусть погрустит, ему хочется пожаловаться – вы посочувствуйте… А у нас как иногда получается? «Не плачь, – говорим мы мальчику, – ведь ты – мужчина». Отрицательные эмоции потом накапливаются и выливаются в аффект.
Обо всем этом очень хорошо рассказано в книге нашего отечественного психолога Юлии Борисовны Гиппенрейтер «Общаться с ребенком. Как?». Книга сейчас продается в магазинах, и я всегда ее рекомендую родителям.