К муравейнику –на поклон
Первая встреча на моём маршруте неизменна. Это кипящий жизнью муравейник, высившийся стожком под тенистой елью по соседству с тропинкой. Не заметить его невозможно – сооружение более полутора метров в диаметре и столько же в высоту. Летом муравейник для многих пернатых служит лечебницей. Садясь на него, птицы топорщат перья, давая возможность муравьям выловить пухоедов и кровососов. И шустрые насекомые прилежно «вычёсывают» всё, что скопилось под перьями, а заодно дезинфицируют тело «пациентов» остро пахнущей кислотой. Осенью постройку ковыряют дятлы. Пернатые копатели извлекают сонных жильцов себе на закуску. Разбойничают они и в малоснежные зимы, оставляя на поверхности муравейника глубокие отверстия.
Жизнь муравьёв всегда интересовала человека. Для нас эти симпатичные существа – мудрецы и трудяги. В стародавние времена на Руси был обычай: все, кто проходил мимо муравейника, низко кланялись, чтобы их работа тоже спорилась и ладилась. А в Киргизии и в наши дни перед важными и добрыми делами ходят к муравейникам… ночевать, чтобы всё задуманное удалось.
И ещё одна «стационарная» достопримечательность, встречающаяся на тропе в «моём» бору. Это сосна-чесальня. Она тоже служит своеобразной лечебницей, но не для птиц, а для кабанов. Весной, когда начинают донимать кровососы, звери царапают клыками ствол. Как только из ран потечёт смола, они поочерёдно трутся боками о дерево, чтобы смазать шкуру клейкой жидкостью с резким запахом.
Неожиданные встречи
Как-то во время очередного визита в бор я поднял из зарослей папоротника отдыхавшего лося. Увидав человека в устрашающей близости, он так резко вскочил и с таким шумом бросился в чащу, что напугал меня до полусмерти. Наевшись до одури мухоморов, зверь задремал и подпустил меня чуть ли не вплотную.
Зачем лоси поедают мухоморы? Просто так ядовитые эти грибы они не едят. Но вынуждены это делать, чтобы избавиться от кишечных паразитов. Яд мухоморов, конечно, паразитов умертвляет, но на самого зверя может оказывать воздействие, подобное тому, какое оказывают наркотические средства.
В другой раз на соседствующей с бором вырубке я увидал наполовину перелинявшую лисицу. Патрикеевна была так увлечена охотой на мышей, что приблизилась ко мне на расстояние пяти шагов. Прячась за ёлкой, я осторожно нацелил на охотницу фотоаппарат и нажал на кнопку спуска затвора. Надо было видеть, как рыжая фотомодель от щелчка фотокамеры резко подпрыгнула и, развернувшись, с испуганным тявканьем пустилась наутёк, подарив мне прекрасный кадр этой незабываемой встречи.
Жарким летом 2010 года, проходя по «своей» тропе, я решил заглянуть на болото и, к своему удивлению, в тощей поросли берёз и осинок обнаружил множество звериных троп. Все они вели к опалённой солнцем болотной луговине. Ещё до недавнего времени луговина эта была заболоченной, но от длительной жары тут всё кругом высохло, и только посередине сверкало небольшое болотце – жалкий остаток от былого водоёма. В мутноватой воде утоляли жажду и спасались от жары с полсотни цапель. По соседству с ними плавало семейство уток. А чуть поодаль в грязи возлежали три лося. В бинокль было видно, как над зверями тучей кружились докучливые кровососы и как страдальцы то и дело мотали головой. Чтобы лучше рассмотреть этот очажок жизни, я вскарабкался на кряжистую сосну. Сверху как на ладони были видны проторенные к воде звериные тропы. Вскоре на одной из них показалось направлявшееся к болоту угрюмоватое стадо кабанов. Приблизившись, лесные хавроньи остановились, не зная, с какой стороны подойти к водопою, – так кучно ютились там обитатели леса. Поразмыслив, стадо клыкастых зверей гуртом ринулось к воде, потеснив общество степенных цапель, промышлявших в болоте какую-то живность. Утолившие жажду кабаны тут же, помесив грязь, легли отдохнуть, потревожив при этом лосей. Те поднялись и какое-то время стояли в растерянности, быть может, решая, как поступить: прогнать нагловатых бестий или с их обществом смириться? Но в невыносимую жару связываться с вздорными клыкастыми соседями никто не пожелал, и после некоторого замешательства лесные великаны молчаливо легли на прежнее место.
ТИХИЕ ЗОРИ
В разгар весны, когда лесная природа освобождается от снега, в бору чувствуешь себя как в храме. Тут легко дышится, хорошо думается. Мшистые бугры ласкают взор своей сочностью, а над ними смыкают зелёные макушки кафедральные сосны. А когда воздух разомлеет от тепла, упиваешься пряным запахом хвои, обсохших мхов, болотной воды, смешанной с тонким ароматом прогретой земли. Иногда я остаюсь в бору ночевать, чтобы полюбоваться красками лесных зорь. Очень люблю рассветы, когда в оранжевой мути востока рождается солнце. Оно окрашивает небосвод в алый пылающий цвет, а проглянув клюквенно-красным оком сквозь кроны деревьев, прорезает редколесье мягким светом и оставляет на изумруде мхов золотистые полоски. Весной на время тока территорию бора «снимают» глухари – птицы степенные и очень осторожные. Тут, настроившись на лирический лад, они встречают утренние зори – ходят по мшистому, украшенному золотистым светом ковру и наполняют лес чарующими звуками: «Тк! Тк!..» Удивительное зрелище!
Со зримой весны и до середины лета в бору распевают птицы – зяблики, дрозды, пеночки, с болота доносятся трубные звуки журавлей, а на недальней поляне не смолкает кукушка. Осенью стучат дятлы, добывая свой «хлеб насущный» на повреждённых короедами деревьях. Много лет тут держится парочка чёрных дятлов. Увидишь ошкуренную засохшую сосну и уже знаешь: их работа – искали личинок. Зимой на снегу всюду звериные следы, оставляемые зайцами, лисами, кабанами, лосями. Встречаются белки, куницы, рыси. Лесные кошки охотятся на мышей и зайцев. Но был случай, когда одной охотнице удалось прищучить ночующего в сугробе глухаря. По следам я узнал, что рысь шла мимо, не подозревая о том, что неподалёку устроилась в сугробе на ночлег лакомая добыча. Но в нескольких шагах от лунки кошка круто повернула, видимо почуяла поживу. Чем ближе она подходила к спящей птице, тем короче становились её следы. Рысь скрадывала жертву осторожно, стараясь не шуршать и не делать резких движений. За два метра от спальни охотница остановилась, чтобы оценить обстановку, затем резкий бросок – и застигнутый врасплох лесной петух оказался в зубах хищницы. Окроплённый кровью снег, клочья пуха и пучки перьев свидетельствовали о том, что птица какое-то время сопротивлялась, но участь её была предрешена – вырваться из пасти рыси невозможно.
ВЕЛИКОЕ СЧАСТЬЕ
Однажды я повстречал на тропе деда с внуком. Дед нёс ведро с набранной клюквой, а мальчуган шёл позади, громко стегая хворостиной по торчащим из мха мухоморам.
– Неслух! – сказал подошедший ко мне дедушка, видя, что я не свожу глаз с озорника.
– Говорю, нельзя в лесу безобразничать! А ему хоть кол на голове теши – все гнилые пеньки тут посшибал и поганки посёк, прямо беда с ним, – пожаловался мне дед.
Мы побеседовали. Старик рассказал, что пацан рано лишился родителей, – они погибли в автомобильной аварии. Воспитание теперь целиком лежит на нём и его старухе. Дедушка сетовал на своего десятилетнего внука, что тот плохо учится, времени больше уделяет не ученью, а занятиям в секции каратэ. И что друзья у него такие же пустые – одни боксом, другие борьбой занимаются, третьи мяч во дворе гоняют, а вот чтобы к чему-то дельному приобщиться – ни у кого ума нет. Но не выдержавший укора внук решил своего ворчливого воспитателя вразумить:
– Деда, стоит ли шум поднимать из-за каких-то двух троек! Сказал же, что в следующем году исправлю, значит, исправлю. А каратэ? Ну разве это пустяковое занятие? Вот погляди, какому приёму я научился.
И мальчуган с диким воплем «кия», так сильно ударил по сухому сучку высоко поднятой ногой, что тот с треском отломился от ствола и отлетел далеко в сторону. Однако на деда этот бойцовский приём впечатления не произвёл. Он повернулся ко мне и покачал головой, мол, видишь – баловство всё это. Но юный каратист не стушевался – подошёл к дедушке и признался, что очень любит его и огорчать больше никогда не будет. И меланхолию деда как рукой сняло. Он улыбнулся, обнял своего озорника и, обернувшись ко мне, сказал:
– Да, внуки – это великое счастье…
В грибную пору (чаще это бывает в конце лета) в бору становится людно, отовсюду доносится характерное «А-уу». В иные годы грибов здесь высыпает столько, что даже на тропе можно набрать не одну корзину. А уж про соседствующие с бором низины и говорить нечего – грибов прорва. Всяких. Спросом у грибников тут пользуются белые, подосиновики, польские и маслята. Набирают, что называется, возами. Я ухожу подальше, куда не всегда грибники забираются. Час-полтора неспешной ходьбы по перелескам – и моя двухведёрная корзина наполняется доверху.
Выбравшись из бора на дорогу, люблю посидеть на скамейке, сколоченной из жёрдочек в сторонке. В прошлом году тут ещё кто-то из соснового пня соорудил удобный столик, а поодаль вырыл выгребную яму для пищевых отходов, чтобы зашедший сюда человек мог комфортно отдохнуть, перекусить и не намусорить. Сядешь на скамейку, разложишь на столике бутерброды и думаешь: всё же есть добрые люди, не поленившиеся благоустроить здесь место отдыха.
Здесь, на этой скамеечке, мои путешествия заканчиваются, и поэзия леса уступает место суетной городской прозе. Я не прощаюсь, а говорю: «До скорого свидания!»