Война застала меня с матерью в Крыму: я находился в пионерском лагере в Симеизе, а мама жила в Ялте у знакомых. В пионерлагере о начале войны нас известил пионервожатый. Надо сказать, что мы, ребята, этого известия не испугались. Воспитанные на кинофильме «Если завтра война», мы были уверены в непобедимости Красной Армии и в скором разгроме немцев. Однако наш лагерь быстро закрыли, и мать забрала меня в Ялту.
Хотя война была ещё далеко, но масса отдыхавших в Крыму курортников в панике устремилась в Симферополь, откуда шли поезда до Москвы и других городов. Не помню, как мы добрались до Симферополя, как сели на московский поезд, в памяти осталось только то, что поезд был переполнен, все места были «сидячие». Город уже основательно бомбили, тут и там горели какие-то здания, и мы не знали, цел ли наш дом и, главное, жив ли отец. Когда мы добрались домой, то обнаружили, что квартира пуста, но следы пребывания в ней отца явно присутствовали. Мать позвонила моему дяде Александру Степановичу. Он радостно вздохнул, видимо, перекрестился: «Слава Богу, вернулись, целы, мы с братом не знали, что и думать. А Алёша на крыше, сейчас поднимусь к нему, сообщу, что вы объявились».
Выяснилось, что отца как бывшего военного попросили возглавить пожарную охрану дома. С тяжёлыми авиабомбами он справиться, конечно, не мог, а вот с термитными зажигательными бомбами (а немцы сбрасывали их на город в огромных количествах) справлялся достаточно успешно. Специальными клещами их сбрасывали с крыши во двор, а там гасили с помощью заранее запасённого песка. Так что отец реально участвовал в обороне Москвы, хотя и не был отмечен наградами – да и не ради них старался.
Началась жизнь под бомбами. В первые месяцы войны в Брюсов переулок было сброшено четыре или пять тяжёлых авиабомб. Немецкие лётчики целились в Центральный телеграф, который находился на параллельной улице, но бомбы «аккуратно» ложились в наш переулок, причём именно в сам переулок. Пострадал от прямого попадания только один дом метрах в 30-50 от нашего, правда, и тут обошлось без жертв.
По прошествии многих лет я подумал, что нас защитил находящийся недалеко от нашего дома храм Воскресения – на то время единственный действующий храм в центре. В округе тяжёлая авиабомба попала только в памятник Тимирязеву на Страстном бульваре, а немецкая «зажигалка» уничтожила популярную в тех местах деревянную пивную, как раз напротив Московской консерватории.
Система гражданской обороны была несложная, но достаточно эффективная. На окраинах столицы, а она была тогда намного меньше, чем сейчас, рылись так называемые щели. Рылись они и в некоторых московских дворах. Это были длинные окопы с лавками внутри и двумя накатами сверху. От прямого попадания они, конечно, не защищали, но от осколков и взрывной волны спасали. После войны бытовала даже такая песенка:
Позарастали щели
травою
Где мы сидели, милый,
с тобою.
Мне тогда было всего четырнадцать, и по молодости лет я мало чего боялся, но, конечно, вздрагивал, когда в переулок попадала очередная бомба. Утром я с другими ребятишками ходил вокруг ещё дымящихся воронок, интересно было.
Но враг приближался к Москве, и в «верхах» было решено труппу Большого театра эвакуировать в Куйбышев (Самару).
Добирались мы до временной столицы водным транспортом: сначала на буксире, потом на пароходе, который по забавному совпадению назывался «Большой театр». В Куйбышеве Александр Степанович не выступал – у него начались проблемы с сосудами ноги, ему грозила даже ампутация. Вроде бы такой диагноз поставил сам Бакулев. Кстати, вылечили ногу, как ни странно, на Добрыне – так называлось место на Оке, где мы отдыхали до войны. Нужно было заварить кипятком сенную труху и в этом настое парить ногу. Способ этот рекомендовала одна из местных знахарок.
Из-за ноги за всё время пребывания в Куйбышеве дядя не спел ни одного спектакля. Однако популярность его в стране от этого не уменьшилась, возможно, благодаря «Балладе о капитане Гастелло» В.Белого, которую он записал ещё в Москве. Напомню: самолёт Гастелло был подбит. У него были шансы спастись, но он предпочёл погибнуть, направив горящую машину на вражескую колонну. Песню эту в 1941-1942 годах исполняли по радио чуть ли не ежедневно. Эту балладу Александр Степанович спел и в кино, которое часто показывали в кинохрониках. Я кино не видел, но его сын Олег рассказывал, что лицо отца на экране было настолько свирепым, что казалось, будто именно он, разъярённый ненавистью к врагу, ведёт горящий самолёт на фашистов.
В 1943 году Пироговы вернулись из эвакуации и сразу включились в работу в театре. Слухи о болезни Александра Степановича распространились быстро, и его многочисленные поклонники уже не чаяли увидеть любимого певца. Поэтому его первое выступ-ление в партии Мельника в «Русалке» Даргомыжского стало настоящей сенсацией. Я на этом спектакле не был, но очевидцы рассказывали: зал филиала Большого театра (основной ещё ремонтировали) был переполнен, стояли и сидели даже в проходах между креслами. Успех был, конечно, грандиозным.
В том же 1943 году Александру Степановичу дали Сталинскую премию. Первой, довоенной, Сталинской премии он не получил – отказался ехать на банкет в Кремль по личному приглашению Сталина. Не из-за «строптивости», конечно. Приглашение пришло поздно вечером, когда он вернулся домой после спектакля настолько уставший, что просто физически не мог воспользоваться этой честью.
Всю премию Александр Степанович Пирогов отдал на нужды фронта. Его письмо Сталину и благодарственная телеграмма вождя были опубликованы в печати.
Телеграмма А. С. Пирогова И. В. Сталину
МОСКВА, КРЕМЛЬ
Товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Приношу горячую признательность советскому правительству за столь высокую оценку моей артистической деятельности.
Беззаветно любя свою великую Родину, от всего сердца вношу причитающуюся мне премию в сумме 100 000 рублей в фонд Главного Командования.
Народный артист СССР, лауреат Сталинской премии
Александр ПИРОГОВ
***
Народному артисту СССР, лауреату Сталинской премии
товарищу Александру ПИРОГОВУ
Примите мой привет и благодарность Красной Армии, Александр Степанович, за вашу заботу о вооружённых силах Советского Союза.
И. СТАЛИН
Надо сказать, что не все лауреаты Сталинской премии решились на подобный шаг. В Москве дядя, желая внести и свою лепту в борьбе с врагом, безотказно, по мере сил, пел на всех предлагаемых ему шефских концертах, сборы от которых шли в фонд обороны. Не отставал от него и мой отец. В 1944 году он был командирован Большим театром в действующую армию, не как солдат, конечно, а как певец.
К сожалению, подробностей этой командировки я не помню, даже не знаю, сколько фронтов он посетил, но точно был в Крыму во время освобождения его от немецкой оккупации. По его словам, солдаты охотно слушали не только военно-патриотические и народные песни, но и классику. По-видимому, Алексей Степанович был популярен не только у «простых» слушателей, но и среди высшего военного руководства. Почётная грамота, которую он привёз, была подписана генералом армии Толбухиным. По интеллигентности отец сравнивал его с царскими генералами, которых знавал во время Первой мировой войны. Подружился он с генералом армии Захаровым, маршалом авиации Фалалеевым, главным хирургом Черноморского флота, впоследствии академиком Б.А. Петровым.
Командировка отца у меня осталась в памяти ещё по одной причине. Возвращался отец из Крыма на самолёте, а командование дало ему в дорогу свежевыпеченный белый горчичный хлеб и большой кусок сливочного масла. И хлеб, и масло, о существовании которых мы за годы войны забыли, отец отдал мне. До сих пор у меня осталось ощущение, что ничего более вкусного я никогда в жизни не ел.
Наш с Олегом (сыном Александра Степановича) вклад в Победу, мягко говоря, невелик. Олег, правда, в 1941 году был мобилизован на трудовой фронт и рыл окопы под Москвой и потом до конца войны пел в Краснознамённом ансамбле под руководством А.В.Александрова. У него был небольшой, но хорошего тембра баритон. В составе ансамбля он исполнял Гимн Советского Союза.
Что касается меня, то я трудился в войну всего несколько месяцев. В 1943 году отец отправил меня на уже упомянутую Добрыню к нашему другу Фёдору Акимовичу Шелякину, старшине бакенщиков, который определил меня к себе в бригаду гребцом. Судоходство по Оке тогда имело стратегическое значение и навигационные знаки – имеются в виду бакены и перекатные столбы – должны были гореть при любых обстоятельствах. В моём ведении было четыре или пять бакенов, расположенных достаточно далеко друг от друга. С вечера их надо было зажигать, светились они керосиновыми лампами, а утром гасить, как поётся в старой советской песне «и в дождь, и ветер». Ночью, в особенности под осень, я по нескольку раз вставал, выходил на косогор, смотрел, горят ли мои бакены и перекатный столб. Денег я не получал, работал за харчи, что было значительно выгоднее, за сезон я даже отъелся.
По окончании сезона мне выдали официальную справку с подписью и печатью для школы, в которую я опоздал на месяц. Сохранись у меня эта справка, я мог бы претендовать на медаль «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны». Знакомые мне советовали собрать свидетельские показания, свидетели были ещё живы, но я не стал – с нашей бюрократией намучаешься. Да и не у мартеновской печи стоял!
И в заключение поздравляю моих земляков-рязанцев, особенно ветеранов, с 65-летием со дня Великой Победы.
Ярослав Пирогов.
Приглашение на праздник
Завтра, 15 мая, на родине Пироговых, в селе Новоселки Рыбновского района, пройдет праздник народной песни им. братьев Пироговых. В программе интерактивная музейная программа на усадьбе дома-музея Пироговых, выставка кукол, мастер-класс этноклуба «Скопинские паневницы» и большая концертная программа «И пока жива Россия, песня русская жива».