По несчастью
или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
А не то рвану по следу –
Кто меня вернет? –
И на валенках уеду
В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю,
Там, где – боже мой! –
Будет мама молодая
И отец живой.
Геннадий Шпаликов
Реанимация эмоций
В этом городе я жила всего два года. Потом почти ежегодно приезжала в гости. Потом связи с родственниками оборвались, а воспоминания, старые фотографии и адреса в записных книжках остались. Ехала я наугад. Зачем – не знаю. Может, пришло время искать ответы на вечные вопросы: кто мы, откуда мы? Может, «ностальгия замучила». Почему беру эти слова в кавычки, позже объясню.
И вот в пять утра по московскому времени (в семь – по местному) выхожу я на платформу на маленькой станции Ляля, и все узнаю. Вон там будет длинная улица, которая приведет меня к центру городка. И она есть. Вдоль улицы растут кусты пахучей акации. Когда я была маленькой, эти акации были выше меня. Они и теперь выше – выросли вместе со мной. Вот кинотеатр «Радуга», в который водила меня моя юная тетушка, всего на 14 лет старше меня. Правда, теперь здесь кино не крутят. А вот и школа, которую в городе всегда называли розовой. Здание и сейчас покрашено в теплый розовый цвет.
Довольно быстро добираюсь до гостиницы – там меня ждут. Правда, горячей воды нет. Но нас этим разве напугаешь. Да и вода к вечеру появится. В Ляле все, как везде в России. Моногород при целлюлозно-бумажном комбинате. Комбинату в следующем году будет 100 лет, городу в этом году отметили 75-летие. До этого Ляля была поселком. В начале прошлого века начали здесь заниматься лесопереработкой, потому что построили железную дорогу. По ней приехали люди. Видимо, и мои предки приехали сюда строить, как тогда говорили, завод. Завод проектировали финны, в Ляле до сих пор сохранилась улица Береговая, где жили финские специалисты, с крепкими деревянными домами для них. Потом была революция. Потом по железной дороге в город добрались белочехи и колчаковцы, и завод встал. Потом его восстановили. Вокруг появились лагеря, а в городе – спецпереселенцы. Здесь до сих пор много людей с литовскими, польскими, немецкими фамилиями, а еще с украинскими и белорусскими… Откуда только людей сюда не высылали.
А мои родные все это время почти все работали на ЦБК. Даже мама, которую сюда прислали по распределению после Касимовского педучилища, работала в комбинатовском детском саду в Немецком поселке.
Я нашла дом, где жили моя бабушка, мой отец, мама, а потом и я. Увидела общежитие молодых специалистов, куда мой будущий папа ходил на свидания к моей будущей маме. Заглянула в круглое фойе заводского клуба имени Сталина, потом имени Ленина, теперь городского культурного центра. Здесь мои юные родители танцевали от души. А летними вечерами танцы были на открытой веранде в парке, рядом с клубом. Были в этом парке скамейки, беседки, гипсовые скульптуры, которые я знаю по старым фотографиям. Теперь скульптур нет, цветники и скамейки – другие, а вот круглый фонтан жив. У меня есть снимок, где двухлетняя я вместе с тоненькой мамой – у этого фонтана.
Поднялась на второй этаж в краеведческий музей. А там – комодик, такой же, как у бабушки. И такая же чугунная ступка с пестиком. Бабушка толкла в ней черный пахучий перец. А вон, на столике, такая же, как у нас, гипсовая Хозяйка Медной горы. Оказывается, у этой статуэтки есть парная – Данила-мастер. У нас в доме Данила почему-то отсутствовал. А вот и резиновые ботики с полыми каблучками. Такие же были у мамы. Можно надевать прямо на туфли и бежать в кино или на танцы.
У меня Ляля ассоциируется с громким, отчетливым стуком каблуков. По всему городу вдоль улиц раньше были деревянные тротуары. Мама рассказывала, как она, приехав сюда, поначалу испугалась. Вышла с вокзала, увидела деревянные мостки вдоль заснеженной улицы и решила, что город на воде стоит. Женщины ходили по этим тротуарам и стучали каблучками.
В библиотеке мне рассказали, кто жив из моих родственников, а в редакции районной газеты дали старые подшивки, в которых я отыскала родные фамилии. Отыскала я и тетушку, и дядю. Побывала на кладбище, где немало близких мне людей. Но больше ходила по городу, который из конца в конец можно пересечь за полчаса, и вспоминала, вспоминала…
Есть, наверное, у нашей памяти свойство сохранять не только события, но и чувства, ощущения, эмоции… И они просыпаются в нужное время в нужном месте. Я ходила по городу и понимала, я – отсюда, здесь мне все знакомо, хоть и не жила тут почти. Только за этим стоило приехать в Новую Лялю.
Не надо ля-ля
С кем бы я в Ляле ни разговаривала, мне повторяли: у нас хорошо. Конечно, хорошо – городок зеленый, уютный, чистенький. Не видела я ни одной мусорной свалки, но видела много цветов. Вокруг – леса с грибами, ягодой да орехами. Круглый год – охота и рыбалка. Красота.
Лялинцы лучше меня знают свои проблемы. Работы нет, комбинат не может дать рабочие места всем, как было раньше. ЖКХ, как везде, выматывает нервы. Большое богатство здесь себя не демонстрирует. Видно, что нет его. По городу разъезжает множество женщин за рулем. Для меня это первый признак того, что мужья – на отхожих промыслах. Как мне сказали, работают и в металлургическом Серове, и в Екатеринбурге, и на тюменских северах. Но и проявлений кричащей нищеты мне увидеть не довелось.
А город свой здесь любят. За что? Вполне ведь обыкновенный советский город. С Лениным на площади. С немногочисленными стадами коз, гуляющими по центральным улицам. С пыхтящими заводскими трубами.
Я думала над этим, и вот до чего додумалась. Говорят, эмоциональная человеческая память живет три поколения. Мы помним своих дедушек и бабушек, а прадедушек и прабабушек мало кто помнит – они уже давно жили-были. Городу Новая Ляля – 75 лет. Он родился и вырос на глазах трех поколений живущих здесь людей. Они, конечно, не помнят финских специалистов по лесному делу и инженера Карла Бергстрема, который руководил строительством их комбината. И колчаковцев они не помнят. И красных партизан.
А все остальное протекало на их глазах. Многие оказались в этом городе не по своей воле. Но жили, работали, рожали детей, сажали акации вдоль улиц, красили белой краской наличники на окнах. Эти наличники придают почерневшим бревенчатым домам печать благородства. Ставили своими силами спектакли в городском клубе, ходили гулять к Гаванскому мосту, чтобы полюбоваться ледоходом. Город, чья история соразмерна человеческой, – тем и дорог. Отсюда уезжают, потому что негде учиться и работать. Население Ляли уменьшилось в последние десятилетия. И возвращаются, чтобы походить по этим улочкам, на которых нет ни одного памятника истории и культуры.
«Ностальгия замучила» – это слова из книги отзывов местного музея. Мне кажется, я понимаю, как это бывает.
А первой заговорила со мной о Ляле проводница поезда «Москва-Приобье», в который я садилась в Москве: «Я тоже из Ляли, так скучаю…». Мне кажется, я, как мои родные, смогла бы прожить в этом городе всю жизнь. Если бы не испытала соблазнов жизни в других, больших городах. И теперь я снова далеко от моей малой родины, прочитав название которой, люди улыбаются…