Город Петра Великого манит. Как магнит или как недочитанный на середине роман с замысловатым сюжетом и героями со сложными судьбами. Уезжая из этого города, знаешь, что обязательно будешь здесь когда-нибудь...
Возвращение в Ленинград
Второй год подряд я бываю в Петербурге белых ночей, хотя не в них только, разумеется, дело. И второй год в это время здесь яркая, солнечная летняя погода, про такие дни сами петербуржцы говорят: их не более 30 за всю весну и лето. Везет с погодой? Наверное. Как везет на интересные встречи и сильные впечатления.
В прошлом году я «открыла» в Санкт-Петербурге переживший блокаду Ленинград. Пискаревское кладбище, где похоронен мой дед, поразило тогда и ум, и сердце. Некрополь, хранящий прах сотен тысяч людей, – место памяти и скорби для миллионов по всему бывшему Советскому Союзу. Он заставляет забыть о временном и суетном. Идеально ухоженная территория величественного города мертвых, особая тишина и негромко звучащая скорбная музыка многое поворачивают в тебе.
Это непросто рассказать, но вместе со скорбью испытываешь гордость за великую страну и ее людей, победивших фашизм. Достойно хранить память об одной из самых трагичных страниц истории – признак несомненно великой страны, не покоренной семьдесят с лишним лет назад и сегодня свободной. Когда видишь на Аллее памяти мемориальные знаки и гранитные плиты из всех регионов России, бывших республик СССР и ряда европейских государств, особенно ясно понимаешь: у сегодняшних суверенных государств и их народов – общее прошлое и, значит, общая память о нем. В этой памяти – залог мирной жизни и мудрых решений потомков поколения победителей.
В июне в составе делегации региона я вновь оказалась в этом городе. Ленинградцы-блокадники, живущие в Рязани и области, участвовали в установке на Аллее памяти Пискаревского кладбища гранитной плиты «воинам-рязанцам, погибшим при обороне Ленинграда». Два дня рядом были те, кого весной 1942-го по Дороге жизни вывезли из осажденного города на Неве. Самым молодым из них сегодня – 75 лет. В блокадном Ленинграде они были детьми, но многое помнят.
В музее Пискаревского кладбища экскурсовод рассказывает об установленной в Ленинграде норме хлеба в 125 граммов и показывает на кусочки столярного клея рядом с блокадным хлебом под стеклом: «Клей тоже добавляли в хлеб». В этот момент я слышу за спиной, как кто-то тихо говорит: «И клей-то тогда был большой редкостью, большой праздник был, когда удавалось его достать и пожевать, мы с сестрой тогда так радовались...» Нет сил обернуться и взглянуть на говорившего, очень трудно смотреть в экспозиции на фотографии, на которых навсегда запечатлены истощенные маленькие ленинградцы.
На следующий день утром за завтраком в гостинице я замечу: никто из переживших блокаду и кусочка хлеба недоеденным не оставляет. «Хлеб еще очень долго оставался для меня главным лакомством», – скажет мне потом один из участников поездки Владимир Андреевич Валуев.
Каждый из них прошел через то, что отказывается принимать рассудок, а именно: стала почти привычной смерть самых близких и незнакомых людей. Тут, на родной земле, они вспоминают то время.
– Я подошел вечером к маме, а она уже холодная лежала. И тихо так умерла, как будто во сне... Мне пять лет было, а сестренке Вале – восемь. Я к ней повернулся и говорю: «Валя, а мама-то наша умерла». И полез за нее к стенке, я там всегда спал, так и проспали до утра...
Владимира Андреевича Валуева слушают вместе со мной коллеги с телевидения. Друг на друга мы не смотрим, только чувствую: у меня комок в горле уже не проглатывается, но дослушать собеседника надо до конца. Отвлекаюсь почти насильно и заставляю себя увидеть облачко на небе, мелкие камешки под ногами – помогло...
Позже не замечаешь ни яркого солнца, ни великолепных роз на Аллее скорби, ничего рядом. Только одна мысль: такое нельзя выдержать и выжить. Но смотришь на людей рядом – они смогли это сделать. И продолжают жить.
После такого общения на Пискаревском кладбище по-иному воспринимаешь и жизнь других, и свою собственную, и к прежнему уже не вернешься. Я точно знаю, что через три-четыре года я вновь вернусь на Пискаревское кладбище с сыном, чтобы рассказать о похороненном в этой земле его прадедушке, о непокоренном городе и подвиге его жителей.
В Северной Венеции
Счастливая способность любого из нас – забывать – помогла в этот раз переместиться из блокадного Ленинграда в город Петра Великого. С Невы, и впрямь почти целиком закованной в гранит, город открывается с неожиданной стороны.
Гранитный берег реки словно и тебя заковывает в свои пределы. Ты видишь «Петра творенье» снизу, так, будто невольно подглядываешь за жизнью его жителей наверху, там, где все движется без твоего участия. На воде Невы почему-то кажется, что у Петербурга есть такие тайны, которые он откроет только речным своим обитателям: так разителен контраст уровней верхней и нижней границ северной столицы. Смотришь с воды на здания, мосты, храмы и колонны – они зримо «вырастают», вытягиваясь, и устремляются в небо. Может быть, поэтому не красоты Северной Венеции поражают воображение, а контраст каменных громад великого города и его маленьких людей, к которым, разумеется, и себя относишь в первую очередь.
…Выныриваешь на повороте из-под очередного моста и успеваешь заметить Чижика-Пыжика. Невзрачная серенькая птичка из камня, она, конечно, не главная в череде достопримечательностей Петербурга, но запоминается тем, что «сидит» близко: кажется, протяни руку и поймаешь.
Фотокамера успела выхватить из вереницы архитектурных памятников Петербурга одно здание. На нем табличка: Мойка, дом 8. Значит, и квартира Пушкина совсем рядом! Смотрю на русско-английские вывески: «HOTEL PUSHKA INN», «БАР ПУШКА» – 21-й век диктует свою светскую моду! Но вот уже после экскурсии на оживленной петербургской улице примечаю столб с указателями. В перечне адресов генеральных консульств Нидерландов, Французской Республики и Японии (все они расположились недалеко друг от друга) вижу адрес музея-квартиры поэта – набережная Мойки, 12. И кто поспорит после такого неслучайного соседства, что Александр Сергеевич Пушкин – не только «наше все»?
…Когда устаешь любоваться прелестным дворцово-парковым ансамблем Петергофа и увидишь все каскады его фонтанов, выходишь к Финскому заливу. Здесь океанские лайнеры, много солнца и моря. Тут не задаешься вопросом: зачем Петру Великому понадобился этот город? Потому что уже знаешь на него точный ответ. И взят он не из школьного учебника истории, а отсюда, с берегов Балтики.
Между прочим
Все, с кем удалось пообщаться в Петербурге вне экскурсий и графика поездок, произвели одинаково позитивное впечатление. От расспросов – как пройти туда-то и туда-то и как попасть по такому-то адресу – люди не испытывали раздражение и досаду, они терпеливо и, главное, доброжелательно отвечали, стараясь понятнее растолковать маршрут. И скорости на улицах не московские, и стиль вождения авто, и отношение водителей к пешеходам, и манера говорить и вести себя. Во всем здесь заметно несуетное достоинство этого столичного города и горожан. Я не люблю Москву? Нет, просто есть Петербург.