На Муромской дорожке
Стояли три сосны,
Прощался со мной милый
До будущей весны.
Я остановилась, чтобы дослушать хорошо знакомую песню. Присмотрелась к певицам: немолодые, но и не старушки еще – круглолицые, румяные, в вязаных шапочках и ярких платках. Они передавали друг другу краснобокие яблоки, разливали что-то из пластиковой бутылки и пели, как поют в русской деревне, – истово, подхватывая за солисткой подзабытое слово и мотив, вкладывая в песню собственную судьбу. Подумалось о том, что взгрустнули женщины о молодости, вспомнили что-то личное, и, вопреки городской традиции, запели так, как их учили.
Впрочем, кто и когда в нашей прошлой жизни учился петь специально. Редко кому довелось. А вот застольное пение было в моем доме традицией. Бабушка пела, отец играл на гитаре, мама подхватывала. И звучала песня – красивая, пространная, не песня, а целая история. Об удалом Хасбулате, о Кольке Снегиреве, который гонял грузовик по Чуйскому тракту, о бродяге, который к Байкалу подходит, и о царице Тамаре… Песен пелось много, одна интересней другой. Это теперь я знаю, что были среди них и городские романсы, и русские народные, и, простите, блатные хороводные. Урал все-таки был лагерным краем. Песню о Ванинском порте я услышала задолго до того, как ее разрешили исполнять и выпустили в записях. Я и не догадывалась тогда, кто эти люди, которые шли «по трапу на борт в холодные, мрачные трюмы». А песня в памяти осталась.
Я помню практически все мои семейные песни. Есть среди них и та, что услышала недавно во дворе. В один из выходных дней с помощью всесильного Интернета я составила семейный песенник – примерно три десятка песен – русских, советских, лирических, военных, грустных и задорных, из тех, что звучали у нас постоянно. Вспомнив все, прочитав эти тексты, я поняла, почему мой отец, служивший в танковых войсках, так любил песню про то, как «на поле танки грохотали», бабушка самозабвенно пела: «Белым снегом, белым снегом ночь метельная ту стежку замела…», а рано осиротевшая мама с особенным настроением выводила за отцом: «Мама, милая мама, как тебя я люблю». За каждой песней вырисовывалась судьба, у каждого своя. Каждый находил свою песню.
Обычаи застольного пения еще сохранились в больших традиционных семьях, но уходят из нашей жизни вместе с такими многолюдными и многоголосными семьями. А люди любят и хотят петь. Отсюда многочисленные хоры и ансамбли ветеранов, репетирующие в сельских клубах, а теперь еще и поющие семьи и хоры на телевидении. Шоу-бизнес пытается подобрать этот формат, приспособить его под себя. Получаются довольно симпатичные шоу, в которых сохраняется та мера искренности и трогательности, которая допустима еще на нашем телевидении. Правда, нарушается лишь одна, но довольно существенная закономерность: русская песня, как правило, благополучно существует в минорной тональности. А в моде сегодня тональность другая – мажорная. И эта нарочитая веселость, которую пытаются придать всем без исключения нашим песням, лишает их индивидуальности, особого колорита.
Ну да и пусть. Пусть хоть в таком виде традиция общего слаженного пения возвращается к нам. Нам ведь без этого скучно жить, как тем женщинам, поющим в беседке.
Еще одно «песенное» воспоминание вот уже много лет не выходит у меня из головы. Был то ли 1992-й, то ли 1994 год, 3 октября, день рождения Есенина. Я ехала на электричке из Москвы в Рязань. Настроение какой-то тяжести и тревоги нависало над всеми нами в летящем по рельсам переполненном вагоне. На остановке в поезд вошла группа офицеров при полном параде, у них была с собой гитара. Как я поняла, ехали они с какого-то песенного конкурса, на котором удачно выступили. Смеялись, разговаривали, потом стали петь под гитару песни Есенина, знали, видно, что у него день рождения. А на следующей станции в этот же поезд вошла еще одна оживленная группа женщин в народных до пят костюмах – тоже возвращались с какого-то праздника. Они услышали песню и подхватили есенинский мотив в свойственной им манере. И разговоры в вагоне затихли, слышны были только песни – одна лучше другой. И лица у людей разглаживались и светлели, и наворачивались у кого-то слезы, а кто-то подпевал. Это, конечно, было что-то фантасмагорическое: летящий в темноте поезд, набитый не очень счастливыми, встревоженными людьми, и песня, в которой каждое слово и каждая нота – на вес золота. И песня – это единственное, что соединяет этих людей, вселяет надежду: переживем, прорвемся. И ведь тогда, в глухие 90-е, мы прорвались…