Эта фраза из одного из величайших русских романов ХХ века стала крылатой. Смысл ее не требует «перевода»: искусство бессмертно, подлинный шедевр не пропадет. К сожалению, не всегда происходит так – человечество утратило немало шедевров. Но когда цитата из Булгакова становится правдой, получая подтверждение в виде еще одной «не сгоревшей» рукописи (картины, музыкальной партитуры и т.п.), это маленький праздник победы над роком.
Владимира Ивановича Доронина многие рязанские литераторы знали как коллегу по перу – незаурядного поэта. Мамы, чьи дети лет тридцать назад ходили в школу, знали Доронина как детского автора. Владимир Доронин писал рецензии на спектакли, отзывы о книгах и заметки о прочих культурных событиях для «Приокской газеты». Автор этих строк смеет утверждать, что Доронин мог бы стать замечательным литературным критиком. На эту тему я сделала недавно два сообщения: в рамках «круглого стола» «Критика – это критики» и на межрегиональной краеведческой научно-практической конференции «Рязанская земля: история, культура, общество».
Но все это – реалии 80-х годов прошлого века. Потом Владимир Доронин перестал публиковаться. Он продолжал писать стихи, но они не доходили до печатных страниц. Не появилось ни одной подборки стихотворений Доронина в областных изданиях, хотя тогда еще публикация новых стихов рязанских поэтов была правилом, а не исключением. Не благоприятствовала ему судьба и выпустить собственную книжку. До стихов ли, когда теряется крыша над головой (в буквальном, а не метафорическом смысле – в 90-е годы Доронин лишился одну за другой двух квартир, переезжая все в худшие жилищные условия), нет возможностей заработка, а главной задачей становится физическое выживание?.. Владимиру Доронину всегда было «до стихов». Даже когда он ночевал в чьем-то гараже, по милости его хозяина, и описывал «прелести» гаражного житья в автобиографической лирике. Некоторые его стихотворения перепечатывали друзья Доронина. Я в конце 90-х читала его верлибры в этаком машинописном «самиздате». Но издать сложнее, чем создать – это связано с хлопотами, на которые, судя по всему, у Владимира Ивановича не было ни времени, ни сил, ни возможностей… А потом ему помогли устроиться на проживание в дом-интернат для престарелых в селе Авдотьинка Шиловского района Рязанской области. Это место жительства, конечно, было лучше гаража, да и одинок Доронин там, вероятно, не был, так как там же оказались поэты Владимир Филатов, Анатолий Овчинников… Но из Авдотьинки он приезжал в областной центр в последние годы своей жизни эпизодически. Никто в Рязани сегодня не знает дня смерти Владимира Доронина.
В таких-то жестоких обстоятельствах – до переезда в дом престарелых и отчасти в его стенах – и была написана книга стихов Доронина «Эпилоги». Ее рукопись Владимир Иванович подарил своей доброй знакомой Татьяне Шиллер примерно за год до смерти. Это самая настоящая рукопись – шариковой ручкой, на листах из какой-то амбарной тетради… Она пролежала у Татьяны Александровны десять лет. Оказалась почти забытой. Как и имя Владимира Доронина. В наши дни, чтобы «сгореть», книге не обязательно угодить в пламя. Достаточно просто не выйти к читателю. А ведь читать эти стихи надо неторопливо и бережно…
Рукопись Владимира Доронина попала ко мне. Хотелось бы предать огласке хотя бы три стихотворения из семидесяти. Это не просто исповедь человека – это памятник целой эпохе: исчезнувшей деревянной Рязани, поэту Евгению Маркину и… мечте самого Доронина выпустить собственную книгу.
22 ноября у Владимира Ивановича день рождения. Пусть эта публикация будет подарком.
***
Памяти Е.М.
Помру –
кому достанутся стихи?
Иль без меня так сразу и померкнут?
И кто средь прочей равной чепухи
возьмётся мерить их отдельной меркой?
Кто их засунет в пыльный чемодан
иль просто так – без чемодана – выбросит?
Иль явится какой-нибудь чудак,
чтоб у кого-то выкрасть или выпросить?..
Тому нельзя и этому нельзя
идти за мной, в моём «сражаться стане».
Помру –
кому достанутся друзья?
Иль без меня так сразу их не станет?
К портрету
Ни тоской отдалённого дня,
ни истерикой ссоры недальной
ты теперь не терзаешь меня,
фотография в раме овальной.
Не берусь,
не борюсь,
не боюсь
и, что вовсе тебе не знакомо, –
больше я на тебя не молюсь:
не икона ведь, а? Не икона.
Стену лживой слезой оросив,
ни за кем не подсмотришь незряче.
Ну, виси, если хочешь! Виси.
Больше в стол я тебя не упрячу.
Нынче наши дела не плохи:
вон звонили мне – с чьей-то подачи
напечатают, может, стихи
(целый сборник – никак не иначе).
И друг друга ни в чём не виня,
будем жить – я в обложке, ты в раме.
Но молчи.
Ты так любишь меня,
что предательство
не за горами.
Живёт моя отрада…
«…Ты чуть не задавил меня под аркой,
ворвался на чужом велосипеде,
и если б не шарахнулся об угол,
мне ни за что тогда не уцелеть».
Да, чёрт возьми! рассыпался подшипник!
Велосипед Картинкина (быть бане!).
Вдруг девочка сменила гнев на милость:
– Давай посмотрим лучше терема.
Когда-то в нашем городе живали
Строители – сплошь Постники да Бармы –
Напились мёду,
Начитались сказок
И сказочные возвели дома:
лабазы, храмы, избы, колокольни,
монастыри, часовни да палаты.
Что к нашему столетию осталось,
мы с девочкой назвали «терема».
Бояре, ямщики, офени, воры,
монахи, гончары, купцы да стража,
богатыри, подьячие да бабы –
все жили в украшениях одних
(по крайней мере – так нам с ней хотелось),
но против дома нашего
был терем –
вот там, уж точно, жил да веселился
какой-то древний православный царь
(ну – вроде Берендея иль Салтана).
Не окна, а иконы,
не наличник – убор!
А под застрехою светлица,
и кружевное дерево кругом.
Нечаянно мы сочинили сказку.
Такую – без обиды и без мести,
такую – без конца и без начала…
Но тут пора звучать её письму:
«Друг друга мы заметили так рано!
Ну что нам было? Может – по двенадцать.
Но если есть такая пытка – дружбой,
то ты – палач. Ты будешь одинок.
Вот помнишь? Наводнение в подвале,
и мы с тобой спасаем чьи-то книги…
Меня вдруг облепило мокрым платьем.
Как ты орал!
– Катись отсюда! Вон!
Я даже плакала: «Ещё не вырос!
Какой дурак! Какой дурак, о боже!
Как прочно он застрял в нелепом детстве!
Как долго, трудно мне придётся ждать!..».
Ты повзрослел на удивленье быстро.
Вдруг появились злые увлеченья:
Шекспир, вино, футбол, морская служба,
а после – институт, чужая смерть.
(Ты пережить её один – не вынес.
Та девушка была на вашем курсе,
в неё ты даже не успел влюбиться,
но как фальшиво гордо горевал!).
Была я счастлива?
Была однажды,
когда ты носом в мой халат уткнулся.
– Чем это пахнет?
– Это запах пудры?..
– Так пахнет пудра?..
Значит – ты ничей.
Ничей ещё! Пока ещё не вырос.
А я тебя всё детство торопила!..
Ждала мужчину – дождалась мальчишку,
и счастлива!
Ну разве не смешно?..».
А дальше – что живёт она богато,
что никогда не изменяет мужу,
что выучила наизусть Шекспира…
И хоть словечко бы про терема!
А я, как поселил её в светлице,
так до сих пор и думаю, что время
ни надо мною, ни над ней не властно.
И кружевное дерево кругом…