Будучи с Петром Григорьевичем, как говорится, на короткой ноге, я думал, что знаю этого человека достаточно хорошо. Много у нас было встреч на житейских путях-перепутьях, много разговоров и споров о журналистских и писательских делах.
В последнее время мы стали видеться реже. Оно и понятно: оба мы «опенсионерились». Встречаться стали гораздо реже – до былых ли шумных, бурных и тревожных дней нам? Но вот недавно захожу к Рябинкиным в гости. Вижу вроде бы давно знакомую обстановку – но интерьер квартиры выглядит по-новому. Всюду, куда ни глянь, по стенам висят цветные этюды, заботливо помещенные в рамочки под стеклом.
– Что это за вернисаж у тебя появился? – спрашиваю у Петра Григорьевича.
– А это все мои работы…
– Ну, – удивляюсь я, – ты даешь! С чего это вдруг ты решил художественным творчеством заняться? Никогда не замечал за тобой такого…
Верно говорят: все начинается с детства. В школьные годы деревенский паренек Петя Рябинкин неплохо рисовал, даже подумывал о художественном училище. Но какая уж речь могла идти о «художке», если в глубинной мещерской деревне даже мало-мальски опытного учителя рисования не было. Негде было купить ни ватмана, ни красок. Рисовал карандашом на обратной стороне обоев, и то ладно!
После окончания факультета журналистики МГУ Петр Рябинкин связал свою жизнь с газетным делом. А когда вышел на пенсию, вспомнил о давней мальчишеской мечте – и приобщился к художественному творчеству. Сначала решил уделить время теоретической подготовке и занялся самообразованием. Стал читать книги по истории живописи, о творчестве знаменитых мастеров. Выписал журнал «Искусство рисования и живописи», в котором шаг за шагом даются уроки, начиная с того, как правильно очинить и держать карандаш, заканчивая построением композиции рисунка. При небольшой пенсии приобрел все сто томов из серии «Великие художники». Внимательно рассматривал публикуемые в альбомах репродукции. Особенно полюбились Петру Григорьевичу живописные работы Саврасова, Поленова, Васнецова, других русских мастеров.
Однако теория теорией, а пора было и за дело приниматься. Накупил акварельных красок и гуаши, карандашей и кистей. Соорудил дома некоторое подобие мольберта – и начал осваивать заманчивое, любимое, но мало знакомое дело.
Не сразу все удавалось. Поколдовав над листами ватмана, понял: до портретов пока еще далеко, жанровые сценки тоже незаурядного мастерства требуют, а вот пейзажи начали получаться. Так Петр Григорьевич и превратил свою квартиру в выставочный зал.
– А не пойти ли тебе, Петро, в какую-нибудь художественную студию? – советую Рябинкину. – Ведь, говорят, учиться никогда не поздно. Будешь участвовать в выставках…
– Нет, я об этом и не думаю, – отвергает мое предложение Петр Григорьевич. – Я просто рисую для себя. Мне это доставляет удовольствие – и хорошо. О выставках не мечтаю, а некоторые свои работы друзьям дарю.
Петр Рябинкин и в художественном творчестве остается журналистом: нарисует гуашью этюд – и тут же напишет к нему словесный этюд, лирическую миниатюру.
...Нередко случается, что мужчины, выйдя на заслуженный отдых, не знают, чем себя занять, и находят увлечения отнюдь не благостные. У Петра Рябинкина – все по-иному. На его этюдах убегает вдаль проселочная дорога, спит под снегом родная деревня, выбрасывает к стылому небу клубы дыма старенькая банька и красуется под окном румяная рябина.
Александр Потапов
Фото автора
Дорога
Почему у меня вызывает сильное волнение скромная полевая дорога? Что меня роднит, связывает с ней? Может, то, что этой дорогой уходил на фронт в 41-м мой отец; может, на такой же пыльной дороге он и упал, сраженный вражеской пулей. Возможно, такая дорога стала последней и для тысяч других солдат, не вернувшихся с войны. Для меня (и для нас, ныне живущих) – что она, отцовская дорога? Пустой звук? Или – память?
Дорога, дорога… Грунтовая и пыльная. Размокшая от дождя. И разомлевшая от жары. Грустная и счастливая. В твое тело вгрызаются, оставляя рубцы, гусеницы танков, тебя рвут на части взрывы… Люди, взявшие в руки оружие, напрочь забыли о тебе. И тебе, дорога, больно и обидно. Но ты молчишь… Тебе радостно, когда движется свадебный кортеж и веселые люди распевают песни; молодожены, красивые и смущенные, бросают тебе, дорога, цветы. На счастье!
Тебе хорошо и тогда, когда, не торопясь, вскидывая лобастые головы, возвращается с пастбища стадо; и тогда, когда идут домой наработавшиеся за день люди; и тогда, когда катят машины с зерном, а дети затевают свои игры…
У каждого человека должна быть своя дорога…
Петр Рябинкин
Баня
В деревне почти каждая семья имеет баню, только бани различаются по крепости и убранству. Кто из сельчан более зажиточный – и баня у него под стать дому: под железной крышей, срубленная из сосновых кругляков, с теплым предбанником. У тех, кто победнее, – и баня под дранкой или шифером, и дерево не столь звонкое, и предбанник холодный.
Суббота – банный день. То там, то здесь вьется дым из трубы – затопили бани. На этот случай припасены березовые либо дубовые (а зачастую и те, и другие) веники. Похлещешь такими вениками по разгоряченному, дышащему жаром и потом телу, – и хворь, если она есть, как рукой снимает; и почувствуешь, как по телу разливается необыкновенная легкость и в душе наступает умиротворение от такой благодати... Правильно говорят: деревня без баньки – не деревня.
Петр Рябинкин
Рябиновый звон
Возле моего дома растет рябина. Костром полыхают гроздья ягод. Мне захотелось ощутить их сладко-кислый вкус. Спускаюсь с крыльца, но к дереву не успеваю: меня опережают. И кто бы! Тройка снегирей в алых нагрудниках затеяли трапезу, а насытившись ягод, вспорхнули и улетели. Поднялся ветер, раскачал рябину; замахали ветки. И тут до меня донесся тихий мелодичный звон. Я не мог определить, откуда он идет. И когда внимательно прислушался, то догадался: звон шел от гроздьев ягод: одетые в ледок, под ветром они соприкасались – и звенели хрусталем! Вдруг стало хорошо и покойно от этой незатейливой рябиновой мелодии. И уже расхотелось есть ягоды…
Петр Рябинкин