Какой Россия вступала 100 лет назад в мировую войну? Какой была русская армия в 1914 году и что с ней случилось в 1918-м? Война привела к трагедии революции или революция вывела Россию из войны?
Об этом мы беседуем с доктором исторических наук, профессором РГУ имени С.А. Есенина Игорем Николаевичем Гребенкиным.
Р.В. – Принято было считать, что в Первую мировую войну у нас была крестьянская армия – крестьяне, одетые в солдатские шинели, и все противоречия социальной сельской жизни они принесли в армию. Потому и произошла революция. Это так?
И.Г. – Если отвечать коротко, то это близко к истине. Когда на рубеже веков складывался сначала франко-русский, а потом тройственный альянс с участием Великобритании, западные союзники были довольны тем, что Россия вошла в этот союз. В западной печати был очень распространен образ русского парового катка. Во-первых, он должен оказывать на Германию сдерживающее влияние, с другой стороны, «с таким союзником нам не страшен никто». В пореформенную эпоху Россия динамично развивалась. Были впечатляющие темпы экономического развития, заметный демографический рост. Накануне мировой войны население России превысило 170 миллионов. На эти десятилетия модернизации пришлась военная реформа: в основу комплектования была положена всеобщая воинская повинность.
Р.В. – Она действительно была всеобщей?
И.Г. – Согласно законодательству, она была всеобщей. Сословных привилегий при призыве на воинскую службу не устанавливалось. Но эти привилегии искусно маскировались системой льгот. Среди них особую роль играла льгота по образованию. Наименее образованная часть населения – крестьянство и городская беднота – составляли до 90 процентов личного состава. Офицерский состав комплектовался за счет более образованных слоев населения, а значит, в первую очередь, выходцев из высших сословий. Я всегда привожу замечательные слова генерала Петра Ивановича Залесского, который, будучи в эмиграции, писал, что в дореволюционной России «были две расы людей: «барин» и «мужик». Барин – это не только тот, кто был у власти, не только помещик и богатый человек, а всякий прилично одетый человек и притом, конечно, грамотный. В противоположность ему мужик – крестьянин, рабочий, прислуга, все это – темнота, среди которой читавший и пишущий человек – редкость».
В канун Первой мировой войны российская кадровая армия относительно небольшая – 1 миллион 400 тысяч. Призывной потенциал России был гораздо выше, чем потребность в новобранцах. Из-за ограниченности средств военного бюджета не было возможности призвать даже всех тех, кто не пользовался льготами. Поэтому в мирное время призывники, прибывая к воинскому начальству, тянули жребий – кому идти на действительную службу.
Р.В. – В каком состоянии армия вступала в войну?
И.Г. – Россия с ее уровнем социального, экономического и технического развития, к сожалению, не поспевала как в вопросах улучшения организации вооруженных сил, так и обеспечения их новейшими средствами. В первом десятилетии ХХ века появились некоторые новшества в вооружении – пулеметы и скорострельные полевые орудия, соответствующие европейским образцам. Количество стволов в русской артиллерии может быть сопоставлено с армиями потенциального противника – Германии и Австро-Венгрии. Но в России только начала формироваться артиллерия крупных калибров, которая сыграет особую роль в условиях позиционной войны. Российская армия еще не прошла моторизации. Механическая тяга только начинала входить в армейский обиход. В годы мировой войны поступление технических средств обеспечивалось в основном за счет иностранных поставок, и осваивались они с помощью иностранных специалистов. Россия оставалась поставщиком живой силы.
Нельзя сказать, чтобы к войне не готовились и ее не ожидали. Ассигновались крупные средства на техническое перевооружение армии, но эти мероприятия не были завершены. Программа перевооружения была рассчитана до начала 20-х годов, при этом самые большие средства шли на перевооружение флота. Менее половины из семи тысяч артиллерийских орудий были современными.
Р.В. – То есть к войне мы оказались технически не совсем готовы?
И.Г. – Объективно: в социальном, индустриальном плане Россия не дотягивала до уровня ее европейских союзников и противников.
Во время войны армия становится массовой, процедура мобилизации была беспрецедентной для России: за годы войны в вооруженные силы призвано около 14 млн. Армия стала еще более крестьянской. Итак, три четверти российского населения тогда – люд малограмотный. Не могу не привести такой забавный сюжет. Мой дед – участник Первой мировой войны – вспоминал, что их, новобранцев, в Вятке погрузили в эшелон и везут на Запад. Один веселый мужичок говорит: «Ребята, какой же я дурак, пошел в армию, а адреса не взял. Как письма домой писать?». Потом выяснилось, что он был неграмотный, не умел ни писать, ни читать.
Как это проявлялось в условиях новой войны? Малограмотный солдат труднее обучается, а Первая мировая война требовала начал технических знаний. Крестьянин сложнее воспринимает всевозможные социальные условности. Замечено было, что солдаты из крестьян целиком ориентированы на командира. Если командование в бою теряется или командир погибает, то они склонны к растерянности, панике. Их инициатива – очень индивидуальное явление. Традиционно считалось, что русский солдат вынослив и терпелив, готов мириться с лишениями, но любое терпение имеет предел.
Р.В. – Если бы русского мужика не мобилизовали на войну, он, может быть, и в 1917 году за оружие бы и не взялся?
И.Г. – Некоторые очень прозорливые государственные деятели еще до начала войны на эту опасность указывали. В России масса народа была настолько отчуждена от политики и государственных решений, что внушать им какие-то обязанности перед государством являлось делом малоуспешным и рискованным. Никому не известно было, как эта народная масса себя поведет, случись большая война.
Солдаты-крестьяне далеки были от понимания политических и государственных целей войны. Я считаю, что одно из самых ярких свидетельств по этому поводу принадлежит Алексею Алексеевичу Брусилову, который писал: «Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война стряслась им на голову, – как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы, не знал почти никто, что такое славяне – было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно».
Р.В. – Можно говорить о подъеме патриотизма в начале войны?
И.Г. – Сейчас ученые задаются вопросом: а что такое был этот подъем патриотизма? В историографии его называют «настроением 14-го года». Похожие события происходили не только в России, но и в других европейских странах. Толпы с плакатами, немецкие по-
громы в Петербурге, когда громили немецкие магазины, а вместе с ними и все остальные. Я бы назвал настроение 14-го года эйфорией, связанной с возможностью стряхнуть с себя существующую социальную реальность.
Р.В. – Этот подъем был характерен для образованного городского населения?
И.Г. – Надо сказать, что в
высших слоях России накануне войны к возможности всеобщей мобилизации очень осторожно относились, ее побаивались. И когда мобилизация первой очереди прошла успешно, это вызвало определенный пафос. Но как только втянулись в эту войну, стали бояться демобилизации. И оказались правы.
Михаил Константинович Лемке в своих мемуарах приводит по этому поводу высказывание Михаила Васильевича Алексеева, начальника штаба Верховного главнокомандующего. Он говорит о том, что все держится сейчас на каких-то условностях. Как только эта масса потечет в тыл, неизбежен социальный взрыв.
Р.В. – Насколько устойчивым было «настроение 14-го года»?
И.Г. – Настроение 14-го года сохранялось в календарных рамках этого года. Удалось сохранить лицо в первых сражениях, но тяжелым было поражение в Восточной Пруссии, где была потеряна хорошо обученная кадровая армия.
Выяснилось, что большинство прогнозов на войну не оправдывалось. Во-первых, она не завершилась в течение полугода, как в основном ожидали. Следовательно – во-вторых, материальные запасы для войны оказались недостаточны, а российская промышленность не справлялась с по-требностями фронта. Огромные масштабы имели закупки вооружений за границей. Но поставки в Россию чрезвычайно затруднены. Их не мог обеспечить единственный доступный морской путь – вокруг Скандинавии в Белое море и в Архангельск. Именно в военные годы началось строительство нового порта Романов-на-Мурмане, нынешнего Мурманска, а также железной дороги, соединявшей Петроград с Мурманом.
В 1915 году стало очевидно, что война уходит в непонятные временные пределы. Все, что отвоевано в первые месяцы войны в Галиции, пришлось вновь уступить противнику. Это негативно влияло на настроения армии. Постепенно накапливалась усталость. Тем не менее война продолжалась на западных границах империи, а для массы солдат, мобилизованных в губерниях центральной России, это были чужие места. Достаточно сказать, что на территории современной Российской Федерации нет реальных мест боев Первой мировой войны, за исключением Калининградской области, которая тогда была вражеской Восточной Пруссией.
Р.В. – В годы войны размывается кастовость российского офицерства?
И.Г. – Офицерский корпус к 1917 году увеличился более чем в шесть раз – с 43 до 250 тысяч, и в нем были представлены все слои общества, все социальные группы. За три с половиной военных года в офицеры было произведено народу больше, чем за всю историю русской регулярной армии, начиная с реформы Петра I.
В литературе часто воспроизводится мнение о том, что кадровые офицеры все сплошь были выбиты в первые месяцы войны. Оно требует серьезного уточнения. Кадровые офицеры по-прежнему находились во главе армии, командуя соединениями и частями, работая в штабах, различных службах и учреждениях, в военных учебных заведениях. Потери были, конечно, значительные, но основную их тяжесть понесла офицерская молодежь. А впоследствии этот уровень требовал постоянного и наиболее массового пополнения. Это тоже был расходный материал большой войны, но только с погонами младших офицеров. В связи с этим не могу не вспомнить слова замечательного русского писателя, офицера военного времени Михаила Зощенко: «В ту войну прапорщики жили в среднем не больше двенадцати дней».
Р.В. – К этому времени общество стало гораздо сложнее. В разных слоях наблюдается самый широкий спектр взглядов и настроений. А какие настроения являются магистральными?
И.Г.– Революционный взрыв 1917 года оказался если не закономерным, то, во всяком случае, вполне объяснимым последствием войны не только в политическом, но и в гуманитарном отношении. Очень много накопилось обид и всевозможных конфликтов. Для ситуации 1917 года противостояние солдат и офицеров – наиболее очевидная социальная реальность. Буря солдатского гнева была обращена на тех, кто был ближе и в ком персонифицировалась старая власть, – на командиров. Но раскол проходил и в солдатской среде, и в офицерской по двум основным линиям: отношение к войне и отношение к демократическим преобразованиям новой власти, которые в условиях продолжавшейся войны не во всем были понятны и рациональны.
В целом же армия безропотно приняла присягу Временному правительству. Но уже вскоре она превратилась в арену политической борьбы, что ускорило ее разделение в дальнейшем.
Р.В. – Какая часть офицерского корпуса приняла революцию?
И.Г. – Самоопределение бывших офицеров по отношению к сторонам политического, а затем гражданского конфликта было болезненным и неоднозначным процессом. В первые месяцы советской власти среди офицеров, как и общества в целом, наиболее очевидным было стремление избежать прямого участия в гражданской войне. Численность офицеров-добровольцев по обе стороны внутреннего фронта в тот период составляла единицы процентов от всего офицерского корпуса военного времени. В дальнейшем решение об участии в гражданской войне происходило в силу самых разных причин. Среди них нельзя преувеличивать значение социально-политического выбора – лишь меньшинство способно было осмыслить сущность происходящих вокруг трагических событий, но и те не были застрахованы от заблуждений и ошибок. Многие оказались вовлечены в гражданскую борьбу в силу обстоятельств и даже помимо своей воли. Иные оставались верными профессии, кто-то помышлял о быстрой карьере.
По существующим оценкам, в годы гражданской войны в рядах Красной Армии оказалось 60-75 тысяч бывших офицеров старой армии. Значительная роль в ее создании принадлежала военным специалистам – офицерам императорского Генерального штаба.
Р.В. – Получается, что ситуация в армии в годы мировой войны предопределила расстановку сил во время революции?
И.Г. – Совершенно верно. Гигантская армия военного времени стала фактором внутренней нестабильности, так как подготовила человеческий материал для будущего гражданского противостояния. Социальный взрыв произошел не в армии, но она стала активнейшим участником событий, включилась в этот процесс. Участники войны из тружеников, задавленных бытом обывателей превратились в передовой социально активный слой. Такая эмансипация широких народных масс к активной общественной и политической жизни, несомненно, может считаться одним из важнейших итогов Первой мировой войны не только в России, но и в большинстве стран Европы.
Р.В. – Игорь Николаевич, думаю, этим разговором не исчерпывается тема Первой мировой войны. Есть ли необходимость в продолжении ее обсуждения?
И.Г. – Думаю, что приближающаяся 100-летняя годовщина начала Первой мировой войны –серьезный повод обратиться к ее опыту и урокам, столь значительным для России.