ЗАГАДОЧНАЯ НАХОДКА
История любви, о которой мы хотим поведать, началась ровно век назад, а «ключ» к ней совершенно случайно отыскался в Рязани, в середине 1960-х. Как-то раз Марина Мирчетич, студентка педагогического института, в старом сарае их усадьбы на улице Некрасова обнаружила запыленную корзину и пачку старых писем в ней. Послания неизвестного адресата, написанные красивым почерком, в серых конвертах с почтовыми штемпелями, в основном без марок и обратного адреса.
Марина начала читать пожелтевшие листки – и обомлела. Оказалось, что в старой корзине хранились письма некоего Витольда Фаддеевича Ярмоловича, адресованные ее бабушке, Анне Ивановне Мирчетич. Бабушки уже много лет не было в живых, а в пору написания писем, в 1916 году, Анечка Мельгунова (такова ее девичья фамилия) была на редкость обаятельной девушкой, с милым овалом лица, пронзительными темными глазами и непокорно вьющимися волосами. Марина обнаружила и ответные письма бабушки к нему, невесть как здесь очутившиеся.
Известно, что читать чужие письма правилами благовоспитанности не допускается. Но тут – случай особый: письма принадлежали родному Марине человеку, относились к давним временам. Участников переписки давно уже не было в живых.
Девушке открылся целый мир живых чувств, откровенных мыслей и заветных желаний…Нынче и мы с любезного разрешения Марины Светозаровны Мелешковой, урожденной Мирчетич, прочтем некоторые из писем. Но сначала вкратце расскажем об участниках переписки.
ОТ ГИМНАЗИСТКИ ДО СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ
В Рязани, на улице Некрасова, до сих пор сохранился дом, который помнит легкую поступь младшей дочери коллежского регистратора, потомственного дворянина Ивана Николаевича Мельгунова и его жены Анны Александровны, урожденной Ершовой.
Анечка родилась 29 марта 1893 года и была восьмым ребенком в семье. Девочка получила хорошее домашнее образование, а когда подросла, ее отдали учиться в частную гимназию Веры Павловны Екимецкой. После окончания гимназии она отправилась в Москву и поступила на историко-филологический факультет Высших женских курсов, учрежденных В.А. Полторацкой. Здесь-то в жизни Анны и произошло событие, на всю жизнь оставившее след в ее сердце.
На девушку неизгладимое впечатление произвел молодой преподаватель Витольд Фаддеевич Ярмолович. К сожалению, сведений о нем дошло до наших дней не очень много. Родился в 1891 году. Учился в Рижской Александровской гимназии. Каким-то образом Ярмолович попал в Москву, где окончил университет. В Первопрестольной судьба и свела его с курсисткой Мельгуновой. Завязался роман, но все мечты и надежды влюбленных разрушила война.
Ярмолович сначала был направлен рядовым в 57-й пехотный запасной батальон, а затем, в октябре 1915 года, – в Александровское военное училище, на курсы унтер-офицеров. По окончании курса 1 февраля 1916 года был произведен в прапорщики армейской пехоты и направлен в действующую армию.
Аня Мельгунова отправилась в Петроград и поступила на курсы сестер милосердия и 8 января 1915 года получила свидетельство об окончании курсов. Анна вернулась в Рязань и стала работать сестрой милосердия в одном из военных госпиталей. Девушка едва ли не ежедневно отправляла своему возлюбленному письма. Ярмолович охотно и пространно отвечал, и невзрачные на вид серые конверты, в которых заключались пылкие признания, один за другим приходили в Рязань.
Даже сегодня, по прошествии почти целого века, невозможно без душевного волнения читать эти трогательные письма, в которых открывается целый мир чувств наших героев.
ПОЧТОВЫЙ РОМАН
Анна в письме от 21 марта писала о работе в лазарете и делилась своими переживаниями: «Для меня Ваши письма стали потребностью, поэтому вчера и сегодня особенно нервничаю… Пишите чаще, уж очень тоскливо мне, спасает только лазарет, много тяжело раненных, на них невольно затрачиваешь много сил. Теперь к моей работе присовокупилась и общественная черта – раненых ждут много, открывают новые лазареты, и мы снова там нужны. Это дает мне большое удовлетворение: сейчас я не могла не работать».
В письмах Анны ее излияния нежных чувств перемежаются рассказами о работе в лазарете: «Сегодня осталась на перевязки после дежурства…», «Ваше письмо подали в конце перевязок, и сразу ждать я не могла, вынервничалась до того, что, когда отдали, была очень близка к истерике, но конечно сдержала себя. Страхов оказалось меньше, чем я думала…».
Витольд приезжал к Ане в Рязань, бывал в их доме. Влюбленные подолгу сидели на скамейке в мельгуновском саду, гуляли по городу, в сквере над Трубежем. Расстались – и опять связующими звеньями их чувств стали письма.
В посланиях Ярмоловича речь идет о литературе, поэзии, философии, что свидетельствует о его интеллигентности и образованности, о его отзывчивом характере, чувствительной душе. Разумеется, в письмах рассказывается и о военных событиях, участником которых ему довелось быть. В письмах, написанных по пути на фронт, еще не ощущается близости кровавой бойни: «Едем с изу-мительной поспешностью. На каждой большой станции даем сигнал об отходе через 5 минут, на полустанке через 15, а в поле простаиваем по часам. Все по доблести начальника эшелона, так что даже обед будет только через 3–4 часа. Мы-то, конечно, успеваем быть сытыми. Еду еще дальше от культуры. Одет в солдатское летнее платье; пишу стоя, положив папку на приподнятый верх».
В письме, отправленном 1 июля 1916 года из-под Минска, уже ощущается невнятная тревога: «Стоим третий час и не можем доехать 37 верст. Оттуда – новое назначение. Не спешим: едем не срочным эшелоном, т.е. пропускаем эшелоны скота, артиллерии и – в обратном направлении – раненых. Я – на родине. На одном полустанке ушел в деревню, типичную белорусскую деревню – грязную, забытую. Ловишь ухом экс-филолога «дзеканье» в речи, направление «праз лес» (через, сквозь лес). И очень мало мысли о будущем. Да его и нет в сознании. Живешь абсолютно настоящим и недавним прошлым. Настоящее – это выходы на остановках, разговоры с солдатами, шутки и покрикиванье, недолгие беседы со спутниками; прошлое – все в тебе, о тебе, для тебя. Ни о чем другом и не думается… Как странно!».
В своих посланиях из расположения дивизии Витольд успокаивает Анну: «Моя царевна! Опасности снова никакой. Вчера перед отходом узнали, что другой полк встает на позиции, а мы становимся в резерв. Ушли опять на ночь в поход, я – снова на лошади вместе с молодым жеребенком, с которым мы уже друзья.... Стоим в лесу. Денщики все устроили – палатку, койки, столы, площадку перед нашей обителью, усаженную деревьями. Почти роскошно живем… Сегодня аэроплан стрелял по нас из пулемета, но в никого не попал, и никто его не боялся… Нас бросают из корпуса в корпус, смотря по надобности. Слава дивизии – как у сибирцев: с ними рядом все время и сражаются наши полки. Сейчас мы стоим, кажется, с целью все-таки отдохнуть. Для меня это, конечно, безделье…»
Вот письмо В.Ф. Ярмоловича от 8 августа 1916 года (очевидно, из Предкарпатья – А.П.): «Уже мы верстах в 140 от места прежнего письма… За это время много ночей прошли пешком, днем останавливаемся где-нибудь в тоскливом безлюдном местечке, где жителей мало, нет продуктов. Ночи здесь холодные, но в палатках тепло. А днем, около 12 часов дня, пошли на смотр к генералу, герою фронта. Жара 35, разморила солдат. Генерал – боевой: ему не нужны парады; поздоровался с солдатами, вызвал нас всех и в 5 минут высказал, чего он хочет от нас. Чувствуется живая работа, энергия, инициатива. А к вечеру уже все собрались, и до полусотни автомобилей стали перевозить нас верст за 60 по горам. Палатки увезли, и мы всю ночь ждали своей очереди; холод так и не дал уснуть. Сидел я у костра и думал о ком-то далеком и милом. Когда трудно или грустно – я весь ухожу в тоску о тебе».
Следующие письма Ярмоловича, очевидно, были написаны из небольшого прикарпатского городка. Как известно, тогда, летом 1916 года, войска русского Юго-Западного фронта осуществили удачную наступательную операцию (так называемый Брусиловский прорыв) и очистили от противника территорию Буковины и Южной Галиции.
В письме от 5 июля Витольд Фаддеевич сообщал: «Сделали 2-ой переход до завтра. Дорога опять по аллее; опять где-то вдали аэроплан – на этот раз наш; то же шествие с короткими привалами, с окриками (солдаты готовы пить даже болотную воду).... По дороге встретился отряд ВЗС, санитарный обоз. Подошли к сестрам со скуки за водою. Земские сестры – хорошее впечатление; да к тому же видно, что новенькие: просто и радушно смотрят, отвечают. И в светло-сером. Польки. Я разговорился с ними запросто (10 минут привала), и было хорошо оттого, что они сестры, что у них светло-серое платье…
Дорога пока хороша. Не очень утомляюсь. Подводы есть, но на них я не сажусь: я очень «злой», а таким неловко перед солдатами садиться, когда те идут».
Следующее письмо датировано 18 августа 1916 года: «Три дня постояли на позиции наши роты, сегодня с отдыха опять под утро уйдем туда. Начинаются серьезные дни, о них ты скоро прочтешь в газетах. Для нас – сегодня или завтра. Еще на позиции узнали о выступлении Румынии. (После знаменитого Брусиловского прорыва Румыния уверилась в силе русского оружия и вступила в войну на стороне Антанты – военного блока, в который входила и Россия. – А.П.). Всю ночь проговорил о ней в окопах с нижними чинами (днем в окопах не нужно присутствие – всюду война только ночью). Какие дети – солдаты, и глупые дети! Ни о каком укрытии сами без приказа не позаботятся, и только присутствие офицера может успокоить их волнение с наступлением ночи. Именно здесь ясно чувствуешь свою необходимость и… гордость, что служишь в пехоте: только здесь видишь ясно все ее значение, весь ее труд и все ее нравственное преимущество перед другим родом войск. Вернусь когда-нибудь, расскажу яснее.
Здесь так остро переживаешь отсутствие красоты (конечно, об этом тоскует не большинство).
Я, кажется, только это чутко и переживаю. Во всем остальном я страшно уравновешен, спокоен. Как будто нервы все сжаты в кулак, и никакого волнения не вырвешь в них. Вчера даже позабыл упасть на землю, когда близко, шагах в 40–50, разорвался тяжелый снаряд (нужно падать и раскрывать рот – во избежание контузии); нарочно подходил к израненным и убитым. Это не бравирование и не храбрость (ее здесь почти и не бывает), а какое-то особенное, подготовленное убеждение во всем возможном – и потому очень простом».
Следующее письмо Ярмоловича от 23 августа – уже с боевых позиций: «Стоим сейчас в окопах четвертый день. Идет наступление по всему фронту; перед нами мадьяры и германцы (сейчас над нами летает аэроплан с крестами, – по нему бьют наши пулеметы). Наша рота держится на месте, но каждую минуту должна быть готовой идти вперед или принять на себя удар.
Чувства страха все еще нет. В себе лично я замечаю странную реальность мысли. Еще никогда, кажется, в жизни я не ощущал в себе такую гармонию воли, убеждений, поступков и… чувства. Помнишь, я говорил тебе, как я представляю себе близкое будущее вместе с моей любовью к тебе? Я думал правильно. Когда-то раньше, в отношениях к другим женщинам, я резко отделял от своего дела эти отношения. Сейчас я их – напротив – слил. То, что я здесь, и то, что я тебя люблю, – это одна неразделимая моя жизнь. И так просто и равнодушно я смотрю на раненого моего солдата, слышу, как визжит пуля надо мной, близ меня, узнаю, что убит прапорщик, прибывший одновременно со мною в полк.
Аня! Это не доблесть, не храбрость. Я бы даже не хотел, чтобы появилась эта мысль у кого-нибудь. Здесь, просто, есть та глубокая концентрация духа, которую знают мистики, глубоко верующие и люди здорового рефлекса. Я – из последних, конечно. Я никогда себе не прощу разлада между мыслью и волей. А прозу, схематичность, логическую сухость своей природы я счастливо скрасил всей глубиной любви к тебе.
Сегодня тринадцатый день позиционной жизни. И, кажется, не скоро смена. 13 дней уже не раздевались, не спим по ночам, не видим людей, кроме своих. До письма единственной живой струей были маленькие польские книжечки из Коломны. Сейчас – письма… Чем дальше от тебя, тем еще дороже становятся знакомые конверты с быстрым почерком».
На следующий день, 24 августа, Ярмолович шлет Анне новое письмо: «Сегодня уже сменились, дня на четыре, т.е. стоим в резерве, шагах в 500 от позиции. Значит, можно спать по ночам и жечь в шалаше огонь, чтобы согреться. Но завтра утром надо мне идти с большей частью роты на работу (исправление дорог). Нужно до рассвета пройти верст 5 и в сумерках уйти в убежище от тяжелого обстрела. Вот почему сейчас спешу написать письмо. Сейчас половина девятого; уже затрещали на позиции, а где-то далеко-далеко на северо-востоке хорошенькая сестрица в сером несет дежурство (ведь так?). Как мне хорошо, что я знаю, по крайней мере, это о тебе сейчас, когда подумаю… Мы не убегаем от неизбежности, но любить другое, желать Трубежа, скамейки в твоем саду никто не может запретить нам обоим».
Очевидно, письма были для влюбленных единственной отдушиной в тяжелое военное время. От письма к письму почтовый роман разгорался все сильнее, все ярче. В своих посланиях влюбленные перешли на «ты», и Ярмолович стал подписываться уже не по имени-отчеству, а просто: «Твой Толя». Трогательная переписка продолжалась до конца лета 1916 года, а потом Анна перестала получать долгожданные весточки от любимого. Девушка мучилась неизвестностью, не спала ночей, снова и снова отправляла пронумерованные послания Витольду. В ответ – ни строчки...
ТРАГИЧЕСКАЯ РАЗВЯЗКА
Спустя много лет стало известно, что Витольд Ярмолович пал смертью героя 31 августа 1916 года в Карпатах, при штурме высоты Деалу-Орлулуй. В апреле 1917 года, после смерти возлюбленного, Анна Мельгунова получила из Москвы письмо от Ванды Ярмолович – сестры Витольда: «Дорогая Анна Ивановна! Что-то о Вас ничего не слышно. Все время ждем Вас к себе. Теперь самое время освежить могилу Толика – теперь, я думаю, можно и посадить сирень. Пишите скорее, как приедете и приедете ли вообще? А мы без Вас соскучились, очень часто говорим о Вас… Пишите скорее, когда приедете. Целую Вас крепко. Ванда».
Побывала ли Анна Мельгунова на могиле Витольда Ярмоловича и посадила ли сирень – неизвестно. Зато известно, что в том же году она уехала из Рязани на фронт и поступила в отряд Красного Креста. После революционных событий стала работать сестрой милосердия санитарного поезда. Здесь произошло ее знакомство с начальником поезда, врачом М.П. Мирчетичем. Анна Ивановна вышла замуж за доктора Мирчетича и вместе с мужем вернулась в Рязань. Скончалась наша героиня в 1955 году.
Александр Потапов
Фото из семейного архива М.С. Мелешковой, урожденной Мирчетич
