Работы рязанского живописца Василия Николаева, заместителя председателя регионального отделения Союза художников России, сложно спутать с другими. И не потому, что большинство рязанских художников исповедует реализм, а потому, что он нашёл свой собственный язык. Как вышло, что Василий Иванович, имея за плечами классическую академическую школу (а иной в Советском Союзе не было), давно сменил ориентиры?
Родился художник в 51-м году в Киеве, где служил сверхсрочную его отец-фронтовик. Родители были родом из Спасского района Рязанщины, и первые годы жизни мальчик жил то в Киеве, то в Кирицах. Когда Василию было десять лет, семья переехала в Рязань. Он учился в школе вместе с будущим актёром Александром Фатюшиным, ходил во Дворец пионеров в кружок резьбы по дереву к художнику Мелешкову. Только резьба Василия интересовала мало – пока другие ребята стучали киянками, он занимался лепкой, работал с глиной.
Потом – учёба в Рязанском художественном училище, где преподавателями были Борис Кузнецов и Василий Куракин. Василий Егорович говорил своим воспитанникам: «Можно всё, пожалуйста – делайте сказку…» Конечно, представления о том, «что можно», в те времена были свои. Когда Николаев заявил, что тема его дипломной работы – «Затмение» (уже тогда проявилась тяга художника к обобщениям), это одобрения не вызвало. Вторая идея – «Ночь на Ивана Купалу» – также не пришлась ко двору. В результате он написал холст «Слушают радио» (объявление о начале войны).
Во время защиты дипломов Василий Егорович Куракин поссорился с рецензентом из Суриковского института… Ни у кого из выпускников-живописцев не было шансов поступить в московский вуз. Большинство поехали в Ленинград, а Николаев отправился в Киевский художественный институт. Интересный факт – оказалось, что общежитие вуза находится в 30 метрах от той квартиры, где Василий жил в детстве.
В институте Николаев постигал премудрости живописи у самого ректора Александра Лопухова, автора известной картины, где Ленин бросает уголь в топку паровоза. Лопухов был хороший «цветовик», говорил, что в начале лета надо писать цветы, чтобы «почистить» глаз, этому совету Василий Николаев следует и по сей день.
Художник считает, что институт ему дал очень много в плане композиции. Но там требовали, чтобы холст точно отражал натуру…Василия же интересовало – как можно выразить свои мысли не «в лоб», а с других позиций. И он стал ходить в библиотеку иностранных языков, смотреть иллюстрации в польских, французских журналах. Институтские работы Василий писал вроде бы, «как надо», но в тенях изображал всё, что душе угодно: группы людей, отдельные фигуры… Увидеть эти «тени в тени» можно было только при ближайшем рассмотрении.
После окончания института Николаеву предлагали поехать во Львов, Одессу, но к тому времени художник уже обзавелся семьей, у него рос ребенок…К слову, с будущей супругой Василий Иванович познакомился в нашем художественном училище, позже дочь Эвелина пойдёт по стопам родителей и окончит РХУ. В 1976 году Николаев вернулся в Рязань, где четыре года преподавал в родном училище. (И сейчас он иногда работает с дипломниками как рецензент).
Первые работы, написанные после института, были, по выражению самого Василия Ивановича, «инерционными». Он писал портреты, делал и большие холсты – например «Хлеб двадцатых» – о продотряде, ездил на академическую дачу – как все… Но если на выставках Николаев показывал реалистические вещи, то в мастерской накапливались другие, более смелые. Они не вызвали одобрения у гостей, видевшие их больше помалкивали.
Но в 87-м году Николаев попал на пленэр в Болгарию. Это было как глоток свежего воздуха. Художник увидел, как работают мастера из других стран, понял, что многие вещи можно не только хранить в мастерской, но и выставлять. Созданные Николаевым во время пленэра портреты заслужили похвалу зарубежных коллег, появилась уверенность в своих силах. Чуть позже, в самом конце 80-х, Василий Иванович как турист поехал во Францию. Пока все бегали по магазинам, он пропадал в музеях – смотрел подлинники Пикассо, Шагала, других авторов… Оказалось, то, о чём художник только мечтал, другие давно осуществили.
С тех пор Николаев часто бывает за границей, делает там персональные выставки. Именно в Европе он находит самых благосклонных зрителей, получает высокие оценки специалистов. Там охотнее приобретают его работы. Но сказать, что художник пишет для европейцев, чтобы хорошо продаваться за границей, нельзя. Николаев говорит, что не может работать с галеристами. Ему важна свобода выбора темы, он не может быстро писать – над каждой композицией работает два-три месяца, а галеристы этого не любят.
К слову, именно на Западе нашли определение для творчества Василия Ивановича. В некоторых сериях он выступает как романтический экспрессионист, в других (балетная, цирковая) – как импрессионист, где-то – как абстракционист… «Я романтик в душе, – говорит Василий Иванович, – мне абстракция нужна не для разрушения, а для созидания.
Форму, цвет я изменяю для того, чтобы выразить музыкальную тему или таинство, волшебство театра. Меня интересуют ощущения, впечатления. Скажем, ездил я по городам Италии. Приезжаешь в Венецию – не смотришь по отдельности, какого цвета дом, какого цвета канал, какого – гондола…Ищешь общую атмосферу. Венеция – розовато-голубоватая, Рим, с его темно- зелёными пиниями, совершенно иной по колориту».
Ранее Василия Николаева очень интересовали портреты (в музее театра драмы есть интересные декоративного плана портреты актёров). Потом стали возникать композиции на театральные, мифологические темы. В них художник мог свободно обращаться с формой – никто ведь не видел пифию или кентавра. Мифология возникла, когда о многом ещё нельзя было говорить напрямую, это был эзопов язык. Сказать, что художник зашифровывал какие-то конкретные события в экономике или политике, изображая, скажем, миф о Персее, нельзя. Но в мифологической теме он пытался сформулировать свои ощущения от окружающего мира, отобразить атмосферу. В 90-м году Николаев написал громадную красную птицу – предвестницу грозных перемен. После мифологической темы появилась музыкальная.
«Не всякая музыка ложится на холст, – говорит художник. – Могу писать, только слушая произведения классиков, живших до конца XIX века, – Баха, Моцарта, Вивальди, Чайковского… У меня не хватает «средств», чтобы выразить музыку Шостаковича или Шнитке.
Реализм, «портрет Марь Иванны со скрипкой в руках», меня не устраивает. В музыке многое зависит от настроения. Я так строю форму, чтобы в холсте было звучание. Тут очень важен цвет, например, скрипка – это голубоватые тона. Виолончель иная – это мощный звук и богатые возможности. Виолончелью можно всё передать, не случайно в 2001 году моя персональная выставка называлась «Время виолончели».
Сейчас Василий Николаев готовится к юбилейной персональной выставке, которая должна состояться в следующем году. Он по-прежнему верен любимым темам – музыкальной, мифологической, только видит многие вещи уже по-иному.