В современной российской поэзии существует несколько авторов особого свойства. Это действующие священники Русской православной церкви, пишущие стихи. Среди них – отец Сергий Круглов, отец Стефан Красовицкий, отец Константин Кравцов, автор книги стихотворений «На север от скифов» (вышла в издательстве «Воймега», специализирующемся на издании качественной поэзии со всей России).
От священников обычно ждут духовно-просветительской лирики, в популярной форме доводящей до читателей религиозные постулаты – таковы, например, псалмы иеромонаха Романа. Их предназначение скорее не литературное, а воспитательное. Однако Константин Кравцов изъясняется совершенно иначе. Им написано уже пять книг стихов (включая «На север от скифов»), и о поэтике отца Константина сегодня ведутся серьезные литературоведческие исследования.
Автор предисловия к книге «На север от скифов» поэт и главный редактор культурного портала Openspace.ru Мария Степанова пишет: «Говоря о поэзии, написанной священником (в тех немногих случаях, когда такой разговор возможен), приходится сделать несколько оговорок и больше к этому не возвращаться. Два эти ремесла, кажется, должны сильно мешать друг другу. Сосуществование священника и поэта (один отчетливо говорит свое «да», другой только и умеет, что отвечать вопросом на любой ответ) – само по себе проблема или задача; в случае Константина Кравцова, однако, ее можно считать решенной. Священника здесь, кажется, вовсе не видно – однако смысловое поле этих стихов идет в рост лишь в присутствии Нового Завета». По мнению Марии Степановой, поэзия Кравцова – «образцовый символистский текст, не желающий быть только текстом».
Но сам отец Константин не согласен с тем, что поэзия и служение Богу должны «мешать» друг другу. В одном из своих интервью (в данную книгу оно не вошло, но легко находится в Интернете) он отвечает на вопрос: «Откуда берется противоречие между творчеством и служением Богу?»: «В каком-то смысле написание стихотворения или картины, иконы – это тоже молитва, потому что это тоже поиск богообщения, направленность к Богу». Он воспринимает поэзию как один из видов служения. В этом служении поэту важно, по его словам, «постижение каких-то скрытых от неверующего человека механизмов мировой истории, всех процессов, какие в ней происходят, в социологии, в культуре, в политике». То есть в первую очередь собственное «прозрение», и лишь потом – просвещение других.
Кравцов посвятил два стихотворения собратьям по служению и поэзии:
Священник-поэт
О. Сергию Круглову
Узкий путь и другой,
Тоже узкий,
И один из них входит в другой
Как меч в ножны,
Как меч обоюдоострый,
Исходящий из уст
Сидящего на Престоле –
Пророка, Царя, Иерея вовек
По чину Мельхиседекову.
Станислав Красовицкий, он же – отец Стефан
На столе блюдо с рыбой, вероятно, карп,
Мансарда с окнами на Радонежские леса,
Все дальше на север,
и вот уже соловецкое солнце
Горит над Секиркой – не лампа,
Вот уже морестранник воздвиг кельтский крест
Над святилищем Аполлона Гиперборейского,
И линия Маннергейма свет отделяет от тьмы –
Свет, трогающий все вокруг тебя
Как будто кровью рыбы золотой, сказал Айги,
Сказал: так прячут, может быть,
за вьюшкою алмазы,
Как был ты нежен в ветхих рукавах,
И эта улыбка попа-передвижки,
Хранителя сокровищ Нибелунгов, улыбка скальда,
Теперь – аскета (ты всегда в пограничной зоне),
Вкупе с обещанием пропуска к твоим озерам –
Дар драгоценнейший для сотрапезника.
Стихи Константина Кравцова, на первый взгляд, – для людей начитанных, образованных.
Символизм автора состоит в том, что он как будто не договаривает фразы, не произносит до конца мысли, и даже стихам оставляет открытые финалы:
Наполняется вновь облаками, архитектурными их превращеньями
Музыка, брат, только музыка, музыка и мерзлота –
(«На длинных волнах»)
Но вообще-то недосказанность, точнее, отсутствие прямого высказывания – это обращение к уму и душе читателя, которого надо не «вразумить» готовой истиной, а пробудить к собственному размышлению, постижению мира. Для такого процесса не важен интеллектуальный ценз. Это «фирменный» прием Константина Кравцова как поэта. В его стихах сменяют друг друга, точно в клипах, картинки. Так, стихотворение «На длинных волнах» начинается со «знакомства» читателя с ефрейтором Игорем Авериным, «ценителем Северного Возрождения и Сальвадора Дали», и через святого Антония, детей Авраама, Дао Любви возвращается к армейским будням, а дальше возносится на «шарах Монгольфье» к «музыке и мерзлоте». Такая манера кажется «мудреной», но она, скорее, филигранна. Она впечатляет сбалансированностью информации и интонации, всегда взвешенной, если не отстраненной. По такому же принципу, как «На длинных волнах», построены почти все стихотворения-«панорамы» в книге «На север от скифов»: «Вечеринка на Ретро FM», «Гора Кармель», «Телезритель», «Делирий», «Инициация» и собственно «На север от скифов».
«На север от скифов» – стихотворение, рисующее нашу родину, но не такую, какой мы ее видим, даже не такую, какой преображает ее поэтическое воображение Константина Кравцова…
…К слову, его «бытописательство» не идеализирует и не обожествляет российский пейзаж – как географический, так и социальный, и ментальный, ярким свидетельством чего является четверостишие «Отечество»:
Вышка, звезда рождества,
Что Пастернак разглядел,
И экскаватор у рва,
Мост, провалившийся в мел, –
а какой она представлялась «отцу истории» Геродоту – ведь «на север от скифов», как всем известно, лежит Русь, по Геродоту – Гиперборея:
…Писал Геродот: там, в полуночных землях на север от скифов,
Бредут исполинские перья, нельзя ничего разглядеть,
Ибо перья там зренью мешают: бредут и бредут, и проникнуть туда невозможно –
Туманы имел он в виду или непроходимые, слоем за слой
Застилающие кругозор облака?
Константин Кравцов не знает. Но образ перьев разовьется в целую систему образов: «остроносые нарты – белых пустынь корабли», «живописец по имени Лес», Лебединое братство, Медвежий праздник, Зубов с Орловым – два белых медведя, которые, слезши с нарт, «трутся спиной о земную алмазную ось» – и все эти метафоры создадут в своем слиянии впечатление величия, холода и неуюта. Да, таково Отечество в поэтическом мире Константина Кравцова. Потому что Кравцов предпочитает любить его не вымышленным, не идеальным, а «списанным с натуры». Это, на его взгляд, и есть настоящая любовь. В одном из эссе (Константин Кравцов не только поэт, но и публицист) он призывал жить «реальностью такой, какова она есть», причем в поэзии – тоже.
Детский праздник и его икона
Стало плотью и словом о плоти,
О воробьях, например, или рыбах всякого рода,
Смоковнице или драхме, о том и о сем –
Плотью от плоти, словесной тканью,
Лучшим ее порядком, не уступающим лилиям,
Не говоря уж о ризах – царских там или
Архиерейских, видимых еле во свете
Лимонного кадмия в самое темное время года –
Время заносов, снега на борщевике вдоль дороги,
Скользких ступеней, уверенно попранных
Легкой стопой, маленьким сапожком.