Недавно я пришла в поликлинику на прием к врачу, и – о радость! – у его двери лишь одна пациентка, немолодая женщина. Говорю, усаживаясь с ней рядом: «Вот что значит август: отдыхает еще народ!» Она в ответ на это вздохнула и заговорила с некоторым вызовом: «Кто отдыхает, а кто и нет».
Не помню уже, сразу мне каким-то образом стало известно, чем так занята моя новая знакомая, или это случилось потом, когда мы завязали с ней разговор, но слово за слово выяснилось: женщина… торгует на дому спиртом. Да-да, тем самым, которого некоторые обладатели известной дурной привычки желают время от времени испить. Не будучи очень осведомленной о современных алкогольных напитках, я в разговоре что-то промямлила про самогон… Это заставило мою соседку даже немного возмутиться: «Какой самогон, кто его сейчас изготавливает? Сахарный песок вон какой дорогой»…
Конечно, рассуждала она далее, «домашним» спиртом некоторые, бывает, травятся. Чтобы не было такого, надо знать, у кого его для насыщения клиентов покупать. Мишка, как было сказано о сыне, знает. А потому уж сколько лет они с ним держат свой «промысел».
Было время, когда Мишка, закончив ПТУ, как все люди, работал на производстве. Но, как сказала женщина, здоровье оказалось у него «для этого дела неподходящим». Тогда стал торговать в палатке всякой всячиной, а потом, так уж случилось, перешел на торговлю спиртовой продукцией на дому. «Со стороны-то можно подумать, что это легко», – продолжает рассказчица. Но в основном Мишкин покупатель – человек неработающий, женой презираемый и гонимый, а потому денег у него на целую бутылку нет. Приходят такие люди с жалкими грошиками и просят: «Мишь, налей». А перед тем как выпить, «про жизнь» начинают толковать, про текущий, так сказать, момент. Один на детей жалуется: знать его не хотят, забыли, как он на них горбатился, когда в люди выводил. Второй радуется, что «халтурку» ему пообещали, пришел ее «обмыть». Третий говорит, что решил, наконец, «завязать», будет оформлять себе инвалидность… «И всех он слушает (как-никак надо разговор поддержать). Трудно...».
А еще трудность оттого, что живут они с сыном в однокомнатной квартире, и ей приходится просыпаться вместе с ним ни свет ни заря, как только начинают звонить в дверь самые нетерпеливые клиенты.
Бывает, что и сам Мишка запивает, уничтожая припасенный товар. Что тогда творят его клиенты! «И такое – зимой и летом. Какой уж тут отдых! И, честно говоря, я устала», – заключает женщина.
Опережая вертящийся у меня на кончике языка вопрос, она дальше говорит: «Соседи на нас с Мишкой писали… Несколько раз, но… – и многозначительно заканчивает: – Везде тоже ведь люди работают…».
Здесь как раз врач начал прием, и первоочередница поспешно отправилась к нему. А я, оставшись в одиночестве, стала думать. О чем наш с ней разговор? Может быть, это тот выброс чувств, когда человеку невмоготу и он готов любому, а лучше всего незнакомому, излить свою душу, исповедуясь даже в дурном: ведь всегда считалось, что спаивать людей может только человек недобрый. Но моя разговорчивая соседка уж никак не походила на кающуюся грешницу. Скорее всего, она, как и ее сын, чувствовали себя людьми нужными, в нашей жизни даже необходимыми – вон и служивые им покровительствуют. И не оставляет меня после этой случайной встречи вопрос: «Не означает ли это, что на данном участке общественной морали границы между добром и злом уже не различимы?» А иначе откуда же такое ощущение «нужности»?