Золотое безмолвие
Тихо. Слышно, как над ухом тихонько, будто стесняясь, позванивает запоздавший с появлением на свет божий одинокий комар. Полусонный шмель, присевший на желтый цветок кульбабы осенней, своего былого баса тоже стесняется – гудит негромко, как бы вполголоса. И слышно, как в сонном покое леса падают на землю раскрашенные осенью листья и как нежно, будто тоже вполголоса, шуршат они под ногами. Идешь по тропинке, словно по мягкому ковру. Всюду сияние золота, янтаря, рубина, изумруда и других сказочных самоцветов, впечатление – будто находишься в каком-то волшебном царстве. Тронет набежавший ветерок ярко-желтые макушки кленов, бордовые и красно-фиолетовые осинки, желто-рыжие березки, и сорванные с них листья, кружась в воздухе, разлетаются по сторонам, словно искры огромного костра. Диву даешься, насколько изысканна природа в сотворении наряда для праздничных покоев леса. Боясь вспугнуть эту золотую тишину, говорить тоже хочется вполголоса. Даже пролетающий ворон, увидав человека, не проронил ни звука, что бывает крайне редко, ведь при встречах его гортанное «крру-крру» непременно звучит, а тут словно воды в рот набрал.
Еле слышно, опираясь на палочку, шоркает по тропинке старушка, искательница грибов. В ее корзинке – с десяток мухоморов. На вопрос: «Зачем вам эти грибы?» – тихонько, как бы стесняясь нарушить сонную тишину леса, отвечает:
– Других нет. Сухо! А эти на лекарство сгодятся. Настой из мухоморов – хорошее средство от болей в суставах. Сколько мне лет? Девятый десяток распечатала. Своей долгой жизнью обязана я лесу. Люблю побродить!
Наставив палочку на фотоаппарат, она также тихонько спрашивает:
– А вы что сымаете?
– Лесную тишину, – уклончиво говорю я в ответ.
– Да-а-а, – удивляется старушка…
Простившись с искательницей мухоморов, на околице лесной деревушки встречаю привязанную к колышку козу. Натянув веревку, она пялится на стену позолоченных берез. Возможно, коза испытывает соблазн пожевать сдобренные осенней свежестью пожелтевшие листочки, но длина веревки сделать это не позволяет. Но может быть и так, что она не в силах оторвать взгляд от красок золотой осени. Кто знает, что у этой козы на уме. А увидав нацеленный фотоаппарат, рогатая созерцательница стала позировать с непоколебимым спокойствием. Молча! Вот таким «неразговорчивым» бывает мир природы в пору золотой осени: все будто стараются подтвердить известную народную поговорку: «Молчание – золото!» И кто знает, может, эта поговорка своим рождением обязана именно золотой осени.
Глухариная дорога
Раннее осеннее утро. Наскоро пьем чай. Собираемся. Бинокль, фотоаппарат, дальнобойный объектив, записная книжка, пакет с харчами – все запихиваю в рюкзак. Потушив керосиновую лампу, выходим во двор. Я тешу себя надеждой сфотографировать глухарей, встречающихся в это время на песчаных дорогах, куда они поутру слетаются поклевать мелкие камешки, необходимые им для перетирания грубой зимней пищи. Лесник повезет меня на дальнее болото, где птиц этих, как он уверяет, жуть как много, и мы обязательно их повстречаем.
Лошадь уже запряжена. Уложив вещи, устраиваемся в телеге на щетинистой соломе.
– Ночью побрызгал дождик, – сообщает Герасимыч, вытирая тряпицей намокшие борта телеги и, понукая лениво трогающую лошадь, деловито покрикивает:
– А ну давай, шевелись…
Вынырнувший из-за сосен малиново-красный диск солнца мигом окрасил лес в красные тона. Смотришь по сторонам, и все увиденное воспринимается как чудо: сосны, дорога, лошадь, солома в телеге и даже обветренное лицо Герасимыча со струящимся изо рта сигаретным дымком стали багряными. Это магическое состояние природы настроило моего друга на философские размышления.
– Вот гляжу я на просыпающийся лес и думаю: столько в нем живности – не счесть! Звери, птицы, змеи, козявки… Да много чего. И все хотят есть. Но ведь огородов и садов, как у людей, у них нет, где что-то можно посадить и вырастить, и погребов не имеется, чтобы еду эту можно было хранить. А ведь с голоду-то никто не умирает.
– Ну почему огородов нет, – возражаю я леснику. – Лес – тот же огород, и он гораздо богаче наших огородов. Тут растут желуди, орехи, грибы, ягоды... Многие животные питаются с этого «огорода» и также делают запасы на зиму, пряча собранные продукты в укромных местах леса, где они сохраняются, как в холодильнике. Например, сойки, поползни, белки, мыши и полевки не мыслят своей жизни без лесного огорода.
– Нет, – качает головой Герасимыч, – в дикой природе все не так. Тут вся живность делится на хищников и жертв. Животные охотятся друг на друга. Сегодня куница прищучила и слопала ту же белку, а завтра и сама может угодить в лапы филину. Мир животных – это не райская блажь, как многие его себе представляют и как восторженно пишут о нем в книгах. Мир этот очень жесток и полон ужасов. Каждой твари, чтобы выжить, приходится все время держать ухо востро. А чтобы не стать жертвой, надо быть в хорошей физической форме, иначе от преследователя не убежать.
Впереди послышалось хлопанье крыльев. Мы встрепенулись. Это с обочины дороги поднялись и скрылись в чаще два глухаря. Птицы эти лошади особо не боятся, подпустили шагов на десять, но, увлеченные беседой, мы проморгали их.
– Все, приехали. Теперь держи свое фоторужье наготове. Сейчас, сейчас еще будут...
И вправду, стоило нам вынырнуть из очередного поворота дороги, как впереди, метрах в пятнадцати от нас, замер силуэт неподвижно стоящей глухарки.
– Это глушица. Она не так боязлива, как петухи, – уточняет Герасимыч, называя самку почему-то глушицей.
Свесившись с борта телеги, нацеливаю оптику на «окаменевшую» от удивления мишень и жму на спуск фотокамеры. Птица продолжает стоять, не сводя глаз с невиданного для нее существа. Лошадь, телегу и двух седоков она наверняка приняла за одно целое, что никак не вписывается в ее сознание. Пробуем к удивленной птице приблизиться. Не получается. Стоило лошади дернуться, и лесная фотомодель «фр-р-р…» – скрывается с глаз долой. Видимо, напряжение птицы достигло своего апогея, и она не выдержала.
– Вот-вот, – оживился Герасимыч. – Что я тебе говорил?! Жизнь лесных тварей всюду наполнена страхом, и они, знамо дело, остерегаются.
Дорога и впрямь оказалась глухариной. Петляя по песчаникам, мы в это утро встретили более двух десятков глухарей. Что интересно, одиночки были более настойчивыми в проявлении любопытства к нашей повозке и подпускали на пять-шесть шагов. А стайки из двух и более птиц вели себя осторожнее. И это понятно. Стайная жизнь обязывает быть более бдительными, и если у кого-то нервы послабее и птица не выдерживает и взлетает, то за ней инстинктивно следуют и остальные.
Герасимыч, конечно же, прав. В дикой природе все животные пребывают в страхе, и каждое незнакомое существо настораживает их. И хотя глухари лошадь видят впервые в жизни, все же особого страха она не вызывает у них. Дело в том, что в генетической памяти птиц животное это ассоциируется с безобидным лосем. Настораживает повозка. Для них важно знать: несет ли угрозу столь странное существо и на каком расстоянии от него надо держаться? Другое дело – человек. В наследственной памяти животных он значится, как существо очень опасное и что его следует бояться. При встрече с ним все от мала до велика скрываются в паническом страхе. Поэтому в телеге появляется больше шансов приблизиться к ним на нужную дистанцию, чем скрадывать в открытую, пусть даже и с благими намерениями.