Передо мной лежит пожелтевший листок бумаги с синим штампом в левом углу, печатью и крупным шрифтом напечатанным словом «Удостоверение». «Выдано старшему лейтенанту Дробышеву Михаилу Сергеевичу в том, что он находился на службе в 69 Головном Полевом Эвакопункте в должности начальника штаба с 20 ноября 1941 года по 31 июля 1945 года и является участником Великой Отечественной войны на Западном, Брянском, 1, 2 и 3 Белорусских фронтах. №579 от 27 июля 1945 года». Машинописный текст сильно выцвел. Дедушка умер 40 лет назад. Недавно, разбирая старые бумаги, я еще раз прочел это удостоверение, некоторые другие документы и его личные, так и не оконченные записи.
В обстановке ожесточенных оборонительных боев с наступающим противником, а позднее и при наступательных операциях, Красной Армии требовалась высокая оперативность в обеспечении быстрого вывоза раненых с поля боя, оказания им квалифицированной медицинской помощи и дальнейшей эвакуации. В таком эвакопункте всю войну служил мой дед, которого я хорошо помню сугубо мирным и добрым человеком.
В его записках нет никаких ценных для большой истории великой войны открытий. Это просто свидетельства очевидца о повседневной жизни не на передовой и не в тылу действующей армии, а на стыке между ними. Каждый из трех эпизодов, воспоминания о которых я хочу привести здесь, заняли в жизни моего дедушки всего по нескольку минут. Сколько их было на протяжении долгих четырех лет его военной биографии, теперь уже не узнать. Он, как и все на войне, не раз находился в миллиметре от гибели. По сути, это просто маленький пример, иллюстрация военных будней.
«Иногда становится жаль, что воспоминания тускнеют и гаснут, как искры от костра в ночи. Порой из темной кладовой памяти невольно извлекаешь удивительно яркие картины далекого прошлого. Тогда хочется их запечатлеть на бумаге, чтобы после меня кто-нибудь родной мне по духу мог познакомиться с ними и лучше осмыслить свою собственную жизнь. Так родилась эта тетрадь», – писал дед.
Одна минута бомбежки
Вдоль железнодорожной станции Бабынино Калужской области, где располагался наш эвакоприемник в ожидании передислокации, тянутся длинные улицы небольших домов, многие из которых уже разрушены. В одном из уцелевших разместились пожилые супруги, врачи Димовы, и медсестры, в том числе Люба. Это была совсем молоденькая девушка, необыкновенно подвижная и веселая красавица, щеки – кровь с молоком. Мы с товарищем, начфином И.Г. Махеевым, заняли пустой домик на окраине поселка, а затем пошли за обедом к полевой кухне. В нескольких десятках метров впереди нас шла медспециалист А.М. Глазкова. В открытое окно одного из домов было видно, как за столом сидят врачи и медсестры, обедают и мирно разговаривают. Люба чему-то звонко смеется. Мы прошли мимо стоявшего на обочине бензовоза, и вдруг увидели, что к противоположному концу улицы на бреющем полете стремительно приближается немецкий самолет. Сзади него цепочкой падали бомбы, взрываясь через две-три секунды. Дома на правой стороне улицы один за другим странно распухали и рассыпались в клубах дыма и пыли. А.М. Гладкова, вместо того, чтобы лечь, заскочила на ближайшее крылечко под небольшой козырек, будто прячась от неожиданного дождя. Михеев потянул меня вправо. Проколола мысль: как будут без меня жена и сын? Дело решали секунды. Я заметил, что правое крыло самолета чуть-чуть приподнялось. Значит, он заворачивает влево! Рефлекторно сработал опыт химучений на полигоне в Люблино, в которых я принимал участие во время службы в армии. Я сильно дернул Михеева за руку, вопреки его порыву, влево, падая, за долю секунду увидел, как возле бензовоза шлепнулась бомба. Сознание растворилось в грохоте страшного взрыва. Через несколько секунд стряхнул с головы землю и огляделся. Правой стороны улицы не было. На месте домов висели тучи пыли. Бензовоз пылал. Со своего по-кривившегося крылечка, отряхиваясь, спускалась ошалевшая от взрыва А.И. Гладкова, а самого дома уже не было. У Михеева осколком начисто срезан каблук сапога. Из-под груды обломков на четвереньках выползала медсестра Сорокина с выпученными глазами и жутко кричала: «Прямое! Прямое попадание!». Бомба угодила в комнату, где все обедали. На дереве висели окровавленные клочья чьего-то тела. Супруги Димовы были убиты наповал, а у медсестры Любы целиком оторвало ногу, вырвало внутренности, она еще хрипела, широко открывая окровавленный рот... Помочь ей было ничем нельзя. Вскоре Люба скончалась. С начала налета прошло около минуты. Когда мы с Михеевым вернулись к своему дому, то увидели, что крыша цела, но две стены вырваны, а кровати, на которых мы собирались спать, выброшены взрывом далеко во двор.
Пикирующие бомбардировщики
В деревне Воронино под городом Мосальском Калужской области наш эвакоприемник расположился в избах и палатках. Раненых было много, и медперсонал сбивался с ног. Был яркий день, стояла относительная тишина, на передовой погромыхивала артиллерия. По плотине мимо пруда ехала вереница грузовиков с боеприпасами. Я дежурил по части. Неожиданно в небе появились два немецких пикирующих бомбардировщика. Они с леденящим воем ринулись вниз. Одна из бомб попала в дом возле плотины, в котором лежали раненые, другая подожгла машину со снарядами, остальные разорвались в разных местах, калеча уже однажды раненных бойцов. Несколько человек было убито. Самолеты скрылись так же быстро, как появились, но немедленно прилетели еще два и продолжили бомбежку. Медперсонал не запаниковал, женщины и девушки среди разрывов бесстрашно оказывали необходимую помощь пострадавшим, выносили раненых из загоревшихся или разрушенных домов. Возле плотины, где горела автомашина, на дороге лежал солдат с оторванными по колено ногами, шевелил головой и руками, будто хотел плыть. В грузовике начали рваться снаряды. Осколки с визгом разлетались вокруг. Вблизи никого не было, кроме меня и бойца, прятавшегося за ближайшей избой от осколков. Я приказал ему взять носилки, чтобы вдвоем с ним вынести раненого из-под огня. Он колебался, пришлось пригрозить трибуналом за невыполнение приказания. Мы подползли, положили раненого солдата на носилки и, пригибаясь, бегом отнесли в безопасное место. Осколки снарядов летели над нашими головами и рядом. О смерти не думалось, не до того, надо было разбираться с последствиями бомбежки и организовывать эвакуацию раненых.
Санитар Калмыков
В конце 1941 года наша часть временно остановилась в школе и избах на окраине какой-то деревушки. Неожиданно налетел фашистский самолет и открыл огонь из крупнокалиберного пулемета. Он совсем низко пронесся над головой, сделал круг и снова полетел над нами, поливая деревню свинцом. Была хорошо видна голова немецкого летчика. Он уверенно и хищно улыбался. Это меня взорвало до белой ярости. Я схватил винтовку и стал целиться в самолет с опережением по его курсу. Он летел так низко над крышами домов, что казалось, в него можно было легко попасть. Пулеметные очереди прошивали насквозь стены и рвали воздух совсем рядом. Я стрелял прямо из дверей сеней. Мимо деревьев бежали санитары, хотя надо было ложиться на землю. Один, Калмыков, упал под ветлу, уткнул голову в углубление между корнями, прикрывая ее руками. Кругом летели щепки от пуль. В самолет я не попал. Но вот боезапас у немца кончился, и самолет улетел. Каково же было наше удивление, когда мы осмотрели место, где на грязном снегу лежал Калмыков. Вокруг его головы венцом красовался полукруг, выбитый пулями. На самом санитаре не было ни царапины. Очевидно, в это мгновение самолет начинал разворот, в ходе которого повернулось и дуло пулемета. Мы долго шутили над Калмыковым, что теперь он до конца войны «заговорен» от пуль.
***
Дед начал войну под Тулой, а закончил ее в Кенигсберге. В 1942 и 1943 годах был дважды ранен. Ему дали месячный отпуск, он приезжал в родной Скопин, где его жена и моя бабушка Александра Андреевна работала воспитателем в детском саду. Она ему рассказала, что их 13-летний сын Май (мой будущий отец) едва не погиб. Во время двухдневной оккупации города немецкий патруль нашел у него в кармане несколько патронов, которые он где-то подобрал. Двое фашистов подняли с земли проволоку и потащили подростка вешать. Неизвестно, хотели напугать или и в самом деле удавить. Их остановил учитель немецкого языка, который на их родном наречии постарался образумить гитлеровских солдат. Они отпустили мальчика, дав ему хорошего пинка. В тот же день в Скопине были расстреляны 28 местных жителей. Немцы успели сжечь 23 дома, разграбить магазины и больницу, полностью разрушили мехзавод, спиртзавод, электростанцию. Но уже 27 ноября город был освобожден. Понятно, с каким настроением дед возвращался на фронт.
Судьба миловала его. Я помню, дедушка мне рассказывал, как он прошел через большой пустырь и только после этого увидел табличку, что эта территория заминирована. Я перебираю награды своего деда Михаила Сергеевича Дробышева. Больше всего он дорожил орденом Красной Звезды, медалями «За оборону Москвы» и «За взятие Кенигсберга». Вернувшись домой, дед продолжил работать учителем. Вместе с сыном окончил МГУ, а потом долгие годы преподавал историю в средней школе №1 г. Скопина.
Главу о своей семье в летопись Победы написал
наш корреспондент Олег Дробышев