Молодому человеку, о котором я собираюсь рассказать, двадцать три года. Его жизнь почти идеально совпадает с тем коротким историческим сроком, который в нашей стране характеризуется как противоречивый и насыщенный драматическими событиями. Принято считать, что в это время много разрушено, но мало построено, что общество так и не определило, «куда ж нам плыть?»…
При всем этом мой герой, Антон Сутуло, никакими такими сомнениями не страдает, отдает себе отчет в том, что хорошо, а что плохо, и в соответствии с этим собирается строить свою жизнь.
А ведь начало ее не сулило ему ничего хорошего…
***
Он жил с матерью-одиночкой, что с началом 90-х годов перестало кого-либо удивлять. Наверное, быт был не устроен (сперва жили в Клепиках, потом переехали в Гусь-Хрустальный). В один ужасный день мать вдруг пропала. Антону было лет девять. Вспоминает теперь: «Я ждал-ждал, мамы нет, я пошел к соседке». (Когда пытаюсь пропустить эту ситуацию через себя, мороз по коже… – Т.Б.). Родственников вокруг не имелось, и соседка отвела мальчика в приют.
«По приютам я с детства скитался»… В советское время учреждений таких не существовало. От этого слова веяло дореволюционным. Зато имелись милицейские приемники-распределители для несовершеннолетних, где внезапно осиротевшие дети содержались вместе с подростковым криминалом. В годы перестройки пришли к выводу: это непорядок, к разным группам детей надо относиться по-разному…
Вообще, одно из самых первых благородных деяний перестройки – это осмысление особой роли детства и как практический результат – создание Советского детского фонда. Сиротство перестали скрывать, начали говорить о его проблемах, иногда намеренно сгущая краски. Конечно, проблемы были, но посыл «лучшее – детям» старались везде соблюдать. В подтверждение этого приведу такой забавный пример: в 80-х годах дочка одной моей знакомой угодила в противотуберкулезный санаторий, где детей регулярно потчевали черной икрой. Не обделяли, разумеется, и детдомовцев. Только сосед девочки по столику почему-то напрочь отвергал деликатес: «Не стану я есть эти рыбьи глаза!» – и все доставалось его подружке.
Приютским мальчиком Антону довелось побывать года полтора – в Гусь-Хрустальном и Рязани. Пришлось это на начало двухтысячных. Время было не сытое, но память о приютских стенах осталась доброй.
Потом его перевели в Зареченскую школу-интернат.
Мне приходилось бывать в этом учреждении. Расположенный в глубинке, вдалеке от областного центра, интернат был не очень привечаем благотворителями, но жил, не бедствуя. Педагоги любили детей. Антон и по сей день с благодарностью вспоминает воспитателей: «Владимир Владимирович, Анна Лонгвиновна…» Тем не менее дети часто сбегали домой. Педагоги, рассказывая об этом, вздыхали: «Семьи у всех, конечно, неблагополучные, но мать есть мать».
Антон учился и жил в интернате всего один год. Еще три года он ходил сюда только на уроки, а потом отправлялся домой, в… монастырь.
***
Эта страничка жизни Антона тоже оказалась возможной потому, что настало новое время: возрождались ранее заброшенные храмы, монастыри, в школах появился новый предмет: «Основы православной культуры». В Зареченском интернате его преподавал насельник возрожденного в середине 90-х в поселке Заречном Свято-Дмитриевского Скопинского мужского монастыря отец Питирим. Наверное, с его подачи настоятель монастыря игумен Амвросий пригласил к себе в помощники в качестве пономаря одного «трудного», особенно часто сбегавшего из интерната подростка – Андрея.
Через некоторое время такое же предложение получил и Антон. Правда, первоначально ему посоветовали просто походить в обитель, посмотреть – понравится ли. Он так и сделал. А вскоре переселился в монастырь, где ему дали просторную комнату-келью.
Был ли Антон «трудным»? Не знаю, он мне об этом не говорил. А вот о том, что имел тягу к православию, было сказано.
Одно время и он подлечивался в Солотчинском детском санатории. Однажды воспитательница сказала ребятам, что поведет тех, кто хочет, на экскурсию в женский монастырь. Все обрадовались, Антон тоже. Но тут приятель возьми и скажи ему: «Ты некрещеный, на тебе крестика нет». Антона это огорчило. Побежал к воспитательнице: мол, вот как выходит. Она спросила: «А сам-то хочешь покреститься?». Антон сказал, что очень и через какое-то время принял обряд крещения в том же Солотчинском монастыре.
Наверное, ему дано было уверовать в Бога – ведь, как считают мудрые люди, вера – это тот же дар. Он с желанием стал выполнять работу помощника отца Амвросия. Старательно учил старославянский язык, чтобы читать молитвы.
***
Отец Амвросий взял над мальчиком опеку, и тот, закончив школу-интернат, продолжил образование в сельской средней школе имени Максима Горького.
В монастыре вместе с Андреем и Антоном стал жить еще один юноша – Александр. Он приехал из Москвы, чтобы, если проявит себя по-хорошему, получить у о. Амвросия рекомендацию для поступления в духовную семинарию. Все парни, как рассказывает Антон, дружили.
– Чем же вы занимались в свободное время?
– У нас была возможность занять себя. Знаете, какое в монастыре большое хозяйство? А всего пять монахов и два послушника. И нас трое. Так приходилось и грядки копать, и коров доить, и навоз убирать.
– Вот говорят, что молодежь сейчас трудиться не любит. Были у вас с отцом Амвросием конфликты на этот счет? Ведь притирались же вы характерами…
– Ничего такого не было. Потому что, знаете, это такой человек… Его так все любят. К нему отовсюду едут.
Потом добавляет:
– Он мне папу заменил.
Это звучит несколько по-детски.
– Вы называете его папой?
Антон, смущенно улыбаясь, отрицательно качает головой:
– Нет… Батюшкой называю, батей.
***
В эти дни Антон завершает учебу на отделении бакалавриата исторического факультета РГУ имени С.А. Есенина. После окончания «горьковской» школы лелеялась мысль поступать в Московскую академию ФСБ, что было круто и означало, что романтическими мечтаниями парень не обделен. Но победила здравая мысль: одолеть конкурс в столь престижное учебное заведение будет трудно. Не решился идти и в духовную семинарию: быть священником – очень ответственно, готов ли к этому? Вопрос. В школе он любил изучать историю, а потому имелся еще один вариант: университет, куда он, сирота, и поступил на льготных основаниях.
Учеба и свобода для студента-сироты – испытание нешуточное, которое не все проходят. И опять новое время нашло решение проблемы – по крайней мере в РГУ. Это ассоциация студентов-сирот, которая помогает им во всех отношениях. Антону на первых порах такая помощь тоже потребовалась, но он был, что называется, «из опекунских», то есть чему-то наученный.
Ближе к последнему курсу Антон встретился со своим знакомым из Заречного. Разговорились про жизнь, про то, что дает самостоятельность и обеспеченность. Решили думать над тем, как завести собственное дело.
Но у знакомого – уже семья, немного денег… А у Антона, казалось бы, какие шиши?
Вообще-то сирота во время учебы сейчас материально обеспечен, по достижении 18 лет ему положено жилье, и Антону, кстати сказать, квартира выделена.
Но если сиротские деньги вкладывать в первоначальный капитал, тогда жить на что? Антону помогла привычка, оставшаяся от монастырского времени: «Я без дела сидеть не могу». С первого курса учебы он начал работать (в студенческом театре «Переход», в ресторане «Балкон», СМС-кафе) и копить. И пришло время, когда друзья-единомышленники закупили первую партию товара – скопинскую керамику – и открыли свой магазин…
***
Сейчас у Антона завершается один период жизни и не за горами другой. Возможно, он поступит в магистратуру и будет продолжать учиться и работать. Возможно, что пойдет служить в армию, чего, кстати, не боится.
Повторяю, он ровесник нового времени, в котором далеко не все так плохо, как иногда кажется. Мы многое пережили, но многому и научились. Переосмыслили что-то из того, что раньше казалось правильным. Поняли, например, что лучше не строить «хорошие» детские дома, а учить сирот самим строить свою жизнь.
Когда Антон рассказывает о бате, у него лицо прямо-таки светится: «Я в каникулы – домой, к нему»…
А помните, с чего начиналось? «Я ждал-ждал, мамы нет…»