Человек нес чемодан. Вернее, небольшой чемоданчик, столь явно «ненашенский» и столь явно повидавший немало видов, что прохожие невольно оглядывались вслед. И им было невдомек, что человек в солдатской форме, при ремне, в фуражке с алой звездой и кирзовых сапогах вез домой не заморские отрезы, не перламутровый сервиз, не позолоченные ложки – его чемоданчик хранил летопись войны, хотя сам хозяин и не вполне это осознавал. Просто будни войны, которыми жила все эти годы его 105-я Гвардейская Краснознаменная Венская воздушно-десантная стрелковая дивизия, созданная для прорыва вражеской обороны, застывали в душе каплями горечи, боли, страданий и восторга. И только положенные в четкие строки стиха, они давали душе немного передохнуть.
Семнадцать мальчишеских лет
Спустя полвека, листая книгу стихов солдата той войны, я невольно вспоминаю о том, что поэт всегда немного пророк. Даже если ему всего семнадцать и он ни о каких пророчествах и не помышляет. Но как тогда родились такие вот строки:
Кому, в конечном счете, будет хуже,
Погибшим на войне иль нам, живым?
Дата написания – 1941 год. Фрунзе. Так называлась в те годы столица Киргизии, страны его детства. Здесь, в предгорьях Алатау, перед войной международное кооперативное товарищество рабочих самых разных стран создало город своей мечты – Интергополь. Именно здесь заканчивал семилетку мой герой Борис Иванович Жаворонков, мальчишка из бедняцкой семьи, занесенный сюда ветрами жизни из самой Москвы. И каково было ему, воочию познавшему интернационализм, много лет спустя, включая радио или телевизор, слышать о кровавых распрях в этом краю и понимать, что родина его детства теперь чужая сторона. Каково, получая письма от еще живых друзей, узнавать, что давно уже нет ни того чудесного городка Интергополь – символа дружбы народов, ни самой школы, где он написал свою первую сказку-поэму «Две розы и соловей». Тогда он, наивный подросток, поклялся себе, что всегда будет писать лишь о любви и нежности.
Но в подписях под его стихами, уже военными, стоят иные города и страны: «Первый прыжок» – Звенигород, 1943. «В ружье!» – Киржач, 1944. «Будапешт» – Венгрия, 1945. «Бой» – Венгрия, 1945. «Мысли в окопе» – Австрия, 1945. «Наздар» – Чехословакия, 1945. «Верность» – Германия, 1947 год.
О чем мечтали они в те годы, во что истово верили? Прежде всего, в то, что «не в стихах – в архивах времени навеки будет значиться война, чтоб новых бед враги не натворили на ранах сгорбленной земли».
Храни могилы братские
Прошли годы, а война все идет и идет. И даже трогательную мольбу ко времени, написанную молоденьким младшим сержантом, время не пожелало услышать. А ведь как искренни были эти строки:
Но ты, о время быстрое,
Не трогай сны солдатские,
Глуши над ними выстрелы,
Храни могилы братские.
Строки эти вырвались из сердца Бориса Жаворонкова в 1949 году в Германии. А в 1999 году братские могилы стали крушить и в Прибалтике, и кое-где в Европе. Как будто бы не было восторженного слова «Наздар» в деревушках под Прагой, как будто бы не было мадьярской девушки Ержики, которая назвала советских солдат побратимами, за что и была убита гестаповцами. И даже здесь, в Рязани, нашелся деятель, который прямо с телеэкрана призывал жителей переименовать улицы, названные именами «мертвых убийц». Как пережить такую боль, такую обиду за ребят, погибших на берегу Шпрее, на Дунае, на Влтаве, ребят, которых он помнит и о которых напишет в книге-памяти «Мрамор». У них, этих ребят, был один завет:
С твоей я, Родина, бедою
И где бы ни был – буду твой:
И под Полярною звездою,
И под фанерною звездой.
А разве их самих не терзал вопрос о праве на чужую жизнь, их, а особенно его, мечтавшего воспевать только любовь? Но именно любовь и дала ответ на этот мучавший его вопрос:
Не скроюсь от вопроса одного,
В чем сущий смысл величья моего,
Не в том ли, что в атаке я смогу
Удар смертельный нанести врагу,
Иль в том, что, отложив свой острый меч,
Я жизнь врагу сумею уберечь?
Эти строки написал шестнадцатилетний мальчик в 1941 году, тогда еще ощущавший войну только по фронтовым сводкам. А вот снайперу десантного взвода в 1944 году даже размышлять над этим не пришлось. Расчетная точка врага была всего в 400 метрах от их окопа. И было ясно одно: если он, снайпер, не выстрелит первым или промахнется, погибнет весь их маленький взвод. Он успел, он не промахнулся. 9-я Гвардейская воздушно-десантная армия прорыва, частью которой была и его дивизия, подчинялась лично Сталину, который однажды так ответил генералу, попросившему хотя бы дивизию для укрепления своих оборонительных линий: «Дивизия прорыва не для обороны, она для наступления».
Два года боев, два года пешком через всю Европу в валенках и суконных шинелях, два года марш-бросков в самые опасные точки. Чего стоило только освобождение Праги!? Три тяжких боя уже в день Победы. 9 мая 1945 года где-то уже гремели салюты, а здесь лилась и лилась кровь. Они спасли этот город, как спасли и Вену от бомбардировок. Их дивизия брала штурмом австрийскую столицу целых семь дней. Семь дней вместо двух-трех при поддержке с неба. Но как наказ звучали слова начальника политотдела армии: «Берегите архитектурные памятники Вены – здесь жили великие люди». Он помнит, как, уже войдя в город, читал размашистые надписи: «Солдат! Береги этот дом, здесь жил Бетховен». И подпись: «Политотдел армии». Это была истина середины ХХ века, а вот в новом веке кое-кто истину эту пытается опровергнуть. И не потому ли в скромной квартире Бориса Ивановича Жаворонкова до позднего вечера не гаснет свет: он спешит утвердить правду своего поколения, рассказать о тех, кто прошел рядом с ним пол‑Европы, неся освобождение от фашизма.
Как стать поэтом
Как человек, который намного моложе, членство Бориса Ивановича в Союзе писателей СССР воспринимала просто как данность. Никогда особо не задумывалась о том, что между первыми строчками о розах и соловье и принятием в Союз писателей прошли десятилетия. Этот человек, влюбленный в Лермонтова и Петефи, еще в юности читавший Руставели и Грина, перед войной успел закончить всего семь классов – слишком много пришлось вместе с мамой мыкаться по стране. Жизнь их бросала из Москвы в Рязань, из Рязани в Омск, из Омска во Фрунзе. И учился он, как это ни парадоксально звучит, в годы своей военной службы, которая для него закончилась не в 1945-м, а в 1949 году.
Сослуживцы знали: Борис от книг неотделим, он будет поэтом. И всячески этому помогали. И его мирная жизнь началась с учебы. Экзамены за десятилетку сданы экстерном за один год, получено направление в Литинститут, пройден творческий конкурс... Но мимолетная встреча в стенах института изменила все разом. Им, умным и жаждущим, маститый поэт задал всего два вопроса: «Уверены ли вы в своем таланте? Всегда ли такое образование делает человека поэтом?» Борис всю ночь ворочался на своей койке в общежитии, затем добыл книжицу о вузах Москвы.
Документы были поданы в историко-архивный институт, сделав его путь в поэтическое братство извилистей и длиннее. Он пролег через работу в архиве города Луцка, через заводскую многотиражку в Рязани, через бурную общественную жизнь, которой он никогда не чурался. Мы и познакомились с ним в клубе книголюбов «Алые паруса», где он был бессменным председателем. Много проводил творческих встреч, с почетом встречал ветеранов войны и героев труда, но никогда не говорил о своей войне, о ратных подвигах снайпера, не единожды награжденного. Воина выдавали в нем только стихи. Но воина, восхищающегося окружающим миром, преклоняющегося перед женщиной. Это уважение и восторг перед девушками в солдатских шинелях – снайперами, медсестрами, связистками, регулировщицами – чувствуется во многих его поэтических строчках.
В его солдатской судьбе был миг спасения любовью. Раскаленный кусок шифера, вырванный с крыши соседнего дома взрывной волной, острием своим метил прямо в сердце, но не смог пробить пачку писем от далекой девушки Тани. Тогда-то он и написал ей о своей мечте: после войны на одной станции она должна встретить его в белом платье.
Но так уж повернулась жизнь, что белое платье для него надела другая девушка – Зоя Быкова из поселка Старожилово. И был он предан ей до последних дней их совместной жизни. Мало кто знал, как тяжко и долго была больна жена писателя Бориса Жаворонкова, а кто знал, всегда в душе восхищался его трогательной о ней заботой. Да и как иначе мог поступить солдат, еще в юности утверждавший как смысл жизни защиту любимого человека.
Солдат, познавший цену жизни и смерти, страданию и состраданию, устоявший во всех передрягах своего времени. Солдат, продолжающий утверждать жизнь пером, как когда-то утверждал ее штыком.
Людмила Гоенко,
заслуженный работник культуры России