Знаете ли вы, что такое орловские степи? А я вот знаю, потому что выросла там. Горизонт там уходит в бесконечность, а ты в этой бесконечности, как маленькая песчинка. В этой степи нельзя укрыться ни от солнца, ни от пуль. И вот по ней-то летом 43-го шагал парнишка – Николай Минаев, шел с войны на войну, к месту нового своего назначения – в 380-ю Орлов-скую стрелковую дивизию.
За спиной у него уже была школа в Щурове, первый (здесь же неподалеку, в Курской области) бой и первое в нем ранение, первый госпиталь. А вот теперь у него новая, очень солидная военная специальность снайпера и своя персональная винтовка за № 2492. Он горел желанием отомстить за свое ранение и за сгинувшего под Сталинградом брата.
Он стрелял. В него стреляли
В те годы огненная Орловско-Курская дуга была уже просто остывающим костром, в котором, правда, каждый тлеющий огонек мог в любой момент стать новым всполохом огня. Уличные бои в Орле, к которым Николай как раз подоспел, казались ему сплошным хаосом. Он стрелял, в него стреляли, в круговерти все перемешалось: где свои, где враги. Помнит одно: снял пулеметчика на колокольне, подбил бронемашину, вместе с товарищем разметал в пух и прах вражеский взвод, который в разгар уличного боя командир беспечно вел по улице маршевым шагом.
Самая большая удача небольшой группы – утро следующего дня. Их было человек пятнадцать, мальчишек-солдат, обосновавшихся на ночь в какой-то орлов-ской школе, до того служившей фашистам госпиталем. На рассвете группа покинула ее, отправившись на поиски штаба своего полка. А буквально через десять минут здание их ночного прибежища прямо на глазах стало оседать на землю, превращаясь в груду обломков, под которыми должны были лежать и они. Пронесло. Как часто потом будет мелькать в сознании это слово «пронесло»: когда пуля врага завихрила ушанку на голове; когда еще одна пуля разрезала солдатскую шинель, как ножом… На своем армейском языке он называл это так: чирк-нуло. Чиркнуть – было делом на войне будничным, без этого там просто не обойтись.
Бои в Орле принесли ему первую награду – медаль «За отвагу». Потом будут еще две такие же медали за Белоруссию, остальные награды получить не привелось: противопехотная мина повернула вспять его солдатскую дорогу от Днепра вглубь России, от госпиталя к госпиталю.
Короток был путь рядового стрелка Николая Минаева. Недолго пела его снайперская винтовка, но об этой песне уже успели сложить легенды. О его выстрелах навскидку, о его умении снять невидимого противника по вспышкам минометной очереди, о его неизменном попадании в цель рассказывали и на страницах военных армейских газет, и в солдатских окопах.
Когда стало ясно, что снайпер Минаев отстрелялся в этой войне, за его винтовкой стали гоняться армейские историки.
В моих руках пожелтевший и весьма потрепанный по сгибам официальный документ. На грифе написано: «Военно-исторический музей артиллерии инженерных войск и войск связи, 25 апреля 1975 года». А далее:
«На экспозиции музея экспонируется снайперская винтовка № НГ 2492, принадлежащая снайперу 1260 стрелкового полка рядовому Н.С. Минаеву.
Рядовой Н.С. Минаев в боях за г. Орел уничтожил из этой винтовки 20 солдат и офицеров немецко-фашистской армии. Начальник музея подполковник Бульба».
Родовые черты
В Заборье добротный дом Минаевых вам укажет каждый. Родовые корни семьи уходят в прошлые столетия. И, может быть, я не разговаривала бы со своим героем, если бы не давнишняя удивительная встреча в этом мещерском краю.
Дед Михаил Анисимович Минаев был в своем селе человеком незаурядным. К 20-ти годам сам выучился читать, и страсть к чтению имел необыкновенную. Шесть лет служил в царской армии, а потом был списан из нее подчистую: армейские врачи констатировали чахотку. В XIX веке это было верной путевкой на тот свет. Но смерть смертью, а жизнь жизнью, и на нее надо зарабатывать. Вот и пошел бывший служивый конопатить строящиеся в округе дома. Специальность та была довольно-таки редкой и в то время востребованной.
Добрая слава рано или поздно к добру приведет, а его, Михаила Минаева, привела к строящемуся дому на солотчинской улице Ивана Пожалостина, знаменитого российского гравера. Молодой работник пришелся хозяину по душе: и грамотностью своей, и удивительной жаждой познания, и умелостью рук. Но хозяин понял и другое – Минаев серьезно болен, и взялся его лечить. Помощи просил у местных монахов, у друзей из Москвы и Санкт-Петербурга. Обреченный на раннюю смерть, Михаил Анисимович дожил до глубокой старости. Успел вырастить не только детей, среди которых был и отец моего боевого стрелка – Сергей, но и внукам порадоваться. Сумел в каждом своем потомке воспитать чувство глубокого уважения и благодарности к Ивану Петровичу Пожалостину и всем обитателям его дома. Без поклона и «здравствуйте» Минаевы мимо дома этого не проходили. В памяти Николая Сергеевича хранятся живые образы сестер гравера и следующего хозяина дома – Константина Паустовского.
Вторая родовая черта Николая Сергеевича – терпение, пришедшее к нему от тишайшей матери – Анны Федоровны, Аннушки. Свадьба, расставание, шестилетняя разлука с мужем, затерявшемся в плену где-то на Западном фронте, – все это было ее юностью. Многочисленные роды, бесконечные материнские хлопоты, солидное крестьянское хозяйство выпали на долю ее зрелости. А потом грянула Великая Отечественная война, и ноша ее удвоилась: хозяйство и дети, мал-мала меньше, стали только ее заботой, потому что муж и двое старших сыновей ушли из дома: первый – на торфяные разработки, второй – на фронт. В эту горькую годину выстояла солдатская жена и мать. Удержалась в жизни сама и удержала семью своим тихим терпением, которое под стать героизму.
Этому терпению научит и сына. Жена Николая Сергеевича – Варвара Андреевна, сокрушаясь о полном неумении мужа добиваться от властей чего-либо для себя самого, говорила так:
– Коля-то у меня какой, словечка лишнего за себя не скажет. Все больше молчит да дела делает. Вот дом сам отстроил, в сов-хозе отработал, а сейчас пасеку держит, а это терпение и труд-то какой! До сих пор многие на селе и не знают, что он без ноги
с 44-го года живет, всю жизнь на протезе, а это какая боль! А он все топ да топ, всем помогает. А себе даже телефон у начальства не выпросит, хотя ему, как инвалиду войны, это полагается.
Мудрость
Сам Николай Сергеевич на эту больную тему и словечка не промолвил. Его с годами волновали совсем иные проблемы, отнюдь не бытовые. Все чаще и чаще вспоминалась война. Все чаще преследовали глаза того молодого немца, которого пришлось застрелить в упор.
В разговоре со мной Николай Сергеевич как-то признался, что именно на орловских улицах в первый и последний раз испытал он охотничий азарт: радовался каждому попаданию, мстя и мстя за свое первое ранение, за погибшего брата, за полные слез глаза матери. И раздумчиво добавил:
– Может быть, потому, что ни одного из врагов я не видел вблизи, просто падали и падали силуэты людей в немецких мундирах, а то и вовсе подтверждением попадания был замолкнувший пулемет.
А спустя год был тот злополучный выстрел. Его ровесник медленно оседал по другую сторону траншеи, не отводя взгляда от человека, стрелявшего в него. И в глазах был один вопрос: «За что? За что ты убил меня?»
Этот вопрос не давал покоя меткому стрелку еще в 44-м году. После этого выстрела порой рука просто не поднималась, и его снайперская винтовка не пела, хотя об этом в те годы никто так и не узнал. А под старость все неотвязнее мысли: зачем и кому нужна война? И вспоминались когда-то прочитанные строчки: «Я сына родила не для войны…» И его мама, Анна Ивановна, своих сынов тоже рожала не для вой-ны, и жена, Варвара Андреевна, не для войны рожала детей. Не для войны!..
И все более и более черным вспоминается солнечный июньский день 1941 года, когда они, деревенские подростки, из уст выбежавшего на улицу учителя Максима Ивановича Трухина, единственного в селе владельца детекторного приемника, услышали это ошеломляющее слово – война!
Несколько лет назад Николая Сергеевича не стало, и, побывав в Заборье, в разговоре с местными жителями я в который раз поняла, что жизнь и война – понятия несовместимые, и никто из простых людей земли ей не радуется и о ней не мечтает. Жизнь – это зеленые улочки родимого села, такой обыденный и созидательный крестьянский труд, это улыбка женщины и смех ребенка. И это должно быть вечным. Только вот очень обидно, что сверстникам Николая Минаева к этой вечности пришлось идти через всполохи огня, через боль.
Людмила Гоенко, заслуженный работник культуры России