Международный конкурс «Авиадартс-2015» ушел в историю. Но не забылась трагедия в небе над полигоном «Дубровичи», когда во время шоу «Авиамикс» вертолет МИ-28 из-за отказа системы управления рухнул на землю при выполнении фигуры пилотажа. Командир экипажа Игорь Бутенко погиб, второй пилот получил травмы.
Мне довелось вести видеосъемку «Авидартса». Вместе с коллегой Вячеславом Астафьевым мы готовили репортаж с события. Попал в объектив и момент гибели вертолета. Только во время таких чрезвычайных происшествий и начинаешь глубже понимать издержки журналистской профессии, а сама она сразу приобретает дополнительные измерения. Когда вертолет в полной тишине (комментатор умолк за несколько секунд до случившегося, зрители оцепенели) столкнулся с землей и повалил черный дым, все операторы прильнули к видоискателям своих камер и тоже затаили дыхание. Нельзя было пропустить важные кадры. В тот момент я почувствовал отсчет другого времени. Какая-то часть сознания выполняла профессиональные задачи, другая внимательно и чутко следила за собственными действиями, словно пытаясь собрать все фрагменты действительности воедино. И хотя привычный рациональный ум говорил, что нужно проявлять расторопность, что-то внутри не поощряло излишней активности. Конечно, ни журналисты, ни зрители не могли повлиять на развитие ситуации и чем-то помочь. Но и наблюдение за гибелью, когда оно к тому же наслаивается на профессиональные обязанности, отзывалось внутри тягостным чувством.
Не могу даже представить, какая тяжелая работа у военных корреспондентов, когда чисто человеческие и профессиональные побуждения постоянно входят в противоречие и одна и та же беспристрастность может проистекать как от безграничного мужества, так и от обычного тщеславия: смотрите, это я добыл кадр!
Профессионалы должны делать репортажи, а не предаваться эмоциям, и они делали, что могли. В частности, добывали кадры падения вертолета, если сами в тот момент находились в другом месте. Естественно, готовы были платить деньги: телесюжет – это продукция, а всякий труд должен оплачиваться. Попросили кадры и у меня. Отдал их коллегам с федерального канала безвозмездно. Сейчас понимаю – сделал правильно. С каким чувством я тратил бы этот гонорар, зная, что на кадрах сгорали чьи-то жизни?
Вообще вопросы этического характера возникали в те часы без остановки. Закадровый текст, описывающий происходящее, нужно закрывать монтажными планами. Как снимать, чтобы это не выглядело пляской одержимого папарацци? Как соблюсти грань между выполнением долга и подсматриванием в замочную скважину, беззастенчивым вторжением в пространство интимных эмоций?
Авиадиспетчеров на пункте управления полетами снимаем через стекло. С той стороны видят направленные объективы. Не только диспетчерам, но и операторам эта съемка в тягость, но снимать-то нужно. Коллеги погибшего пилота стоят кучкой и молча переживают трагедию. И опять снимаем, по-возможности деликатно, преодолевая чувство внутреннего дискомфорта. Надо! Зрители все поймут, им нужно показать не только факт, но и окружающую обстановку. Главное – не лезть с камерой на глаза, для этого и предназначена длиннофокусная оптика.
А вот журналистка федерального канала делает стендап на фоне горящего вертолета, из которого десять минут назад вышел шатающейся походкой уцелевший пилот, сделал несколько шагов в сторону от объятой пламенем машины и отошел назад, бессильно опустился на землю. Снова вопрос: допустимо ли это сочетание планов: уверенная в себе журналистка, бойко наговаривающая текст в микрофон, и вертящийся пропеллер, объятый пламенем? Чем-то это напоминает пресловутое селфи. Наверное, такой стендап мне было бы записывать неприятно, хотя нормы профессиональной этики вроде бы не нарушены.
Журналисты еще только ждали официального комментария главкома ВВС, а Интернет уже был наводнен роликами с разбившимся вертолетом, снятыми на мобильные устройства. Некоторые авторы снабжали свое видео заголовками, вроде «Полная версия крушения вертолета», кто-то желал «приятного просмотра». Во всех этих потугах на оперативность нет-нет, да и проглядывало обычное тщеславие: «Смотрите, я первый, я там был». Впрочем, чему удивляться? Не мы ли, журналисты, возвели сенсационность в культ, который за пределами добра и зла?
И все-таки реакция большинства была такой, какая и должна быть в нормальных обществах с традиционными нравственными ориентирами. Еще телевизионщики не покинули отведенных для съемки мест, еще не прозвучало объявление о прекращении программы авиашоу, а трибуны уже опустели. Сразу после происшествия люди сочли невозможным для себя оставаться зрителями.
Вспоминая прошедшее, я убеждаюсь в том, что бывает намного важнее иногда отключать свой ум и прислушиваться к внутреннему чувству. Что дозволено делать в конкретный момент, а что нет – решает именно оно. Важно понять, совершаем ли мы тонкое насилие над первым побуждением «делать так, а не иначе».
Впрочем, это едва различимое чувство еще называют голосом совести.