На электричке подъезжаю к Таировке. Все скверно: по обе стороны от железной дороги следы пожарища. Хорошо видны места, где пламя перемахивало через железную дорогу.
Иду тысячу раз исхоженной лесной дорогой: все знакомо и незнакомо. Кругом черная земля, но уже пробиваются редкие ростки жизни. В молодом сосняке с первого взгляда кажется, что попал в осень. Пригляделся, а иголки-то все обгоревшие, рыжего цвета, видимо, не оживут уже.
Все время преследует чувство какого-то уныния. Потом понял: нет звуков. Не слышно птиц, не шелестит листва, не стрекочут кузнечики, даже комары не зудят. Подхожу к знакомому муравейнику. На месте муравейника – ямка, припорошенная серым пеплом…
Иду дальше, к любимому дубку. Дубок тоже пострадал: после пожара ствол его еще стоит, но весь дырявый: похож на флейту. Видать, уже не оживет.
Зато нетронутым остался «сад камней». Его создали механизаторы, они убирали с поля валуны: серые, розовые, желтые, полосатые, складывали их в одном месте – на опушке леса.
На 395-м километре все, как прежде: следы пожара не видны, горело в 200 метрах от платформы. Все тот же голодный пес, который приходит к платформе ровно за 20 минут до прибытия электрички. Он несколько лет назад остался сиротой и теперь заботится о своем пропитании сам. Грибники, выходя из леса, садятся обедать, а пес ходит между ними и вежливо просит поделиться. Никто ему не отказывает. Он всегда был добродушным и доверчивым, а после пожара его будто подменили. Кусок хлеба с маслом из рук уже не берет. А когда я этот кусочек ему кинул, пес так шарахнулся, будто в него булыжником запустили. Ни для кого пожар не был добрым дядей.
Природа постепенно все восстановит. Зола – это тоже удобрение. Сначала появится смешанный лес. Лет через пятьдесят сосны постепенно обгонят в росте лиственные породы – березу и осину. Лет через сто будет здесь сосновый бор. Если люди не помешают….