Ирина Бушуева (Карпельцева)
Эти исписанные листочки я нашла в архиве моей тети – рязанской журналистки, писательницы и поэтессы Елены Михайловны Карпельцевой. Чернила даже не выцвели, а ведь этим письмам больше 80 лет! Они пережили войну, эвакуацию, несколько переездов на новые квартиры...
Переписка была, судя по всему, довольно частая и продолжительная. И эти несколько листочков – лишь первое звено из нее.
В этих письмах Константин Симонов – никому не известный юноша. Он только нащупывает дорогу в жизни, мечтает стать кинорежиссером или оператором. Он увлекается то книжками, то театром, то лыжами, то игрой в пинг-понг. Но при этом он уже успел окончить училище точной механики и поработать токарем на авиазаводе.
Да, он еще и не Константин, а Кирилл. Ему только исполнилось 17 лет. Столько же было и Лене Карпельцевой, его однокласснице. В Рязани, в десантном училище служил отчим Кирилла, поэтому он несколько лет учился в рязанской школе. Помните стихи:
Тринадцать лет.
Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой...
Вскоре отчима вновь перевели по службе – сначала в Саратов, а потом в Москву.
У Лены и Кирилла было много общих увлечений – театральные спектакли, в которых они вместе участвовали, уроки музыки у одного педагога. Детская дружба продолжилась в переписке.
Итак, декабрь, 1932 год. Получив письмо от Лены (очевидно, она поздравила его с днем рождения), Кирилл спешит ответить...
«4 декабря 1932 года
«Милая Лена!
Конечно, да! Вчера получил твое письмо и тороплюсь ответить. Я был очень рад. Представь себе, я думал, что едва ли кто из старых друзей сохранил обо мне воспоминание. С радостью вижу, что ошибся. Что до меня, то я отчетливо и ясно помню два образа: твой и еще Шуры Лавренова, в то время как воспоминания о других одноклассниках почти изгладились из моей памяти... Итак, опишу все то, что со мной произошло за те пять лет, что мы не виделись.
Из Рязани я переехал в Саратов. Там я поступил в показательную школу. Проучился там 5, 6 и 7-ю группы. Наш класс был на редкость дружным, он напоминал мне в этом отношении старое. Но как ни странно, хотя я и был со всеми в наилучших отношениях, но не обзавелся ни одним другом ни среди ребят, ни среди девчонок.
Не знаю, почему так выходило. Нельзя сказать, чтобы я был необщителен или неуступчив, скорей, всему причиной было то, что я всегда был слишком в себе и, не подчиняя никого своему влиянию, сам никогда ничьему не подчинялся. Ну, да как бы то ни было, факт остается фактом, порой мне было это тяжело, но до сих пор моим единственным другом осталась моя мать.
Учился я хорошо, в общем, шел всегда первым, но тогда как раньше я любил науку вообще, картина изменилась, и я хотя и хорошо, но с отвращением занимался математикой и химией, равнодушно физикой, географией и естествознанием и с большим увлечением литературой и обществоведением. Не хулиган и не тихоня, я бы мог благополучно плыть мимо дисциплинарных взысканий, но язык мой – враг мой, и без скандалов не обошлось. Я насочинял эпиграммы на всю школу, многие точили на меня зубы, но так или иначе, а школу я все-таки кончил с вполне благопристойным дипломом.
За время пребывания в школе я ни одного лета не жил в Саратове полностью. В 28-м году я был в Крыму, в 29-м – на Украине (в Полтавщине), в 30-м – в Ленинграде. На Украине мне не повезло: я раздробил левую ногу, и хотя внешне через два месяца ничего не осталось, но футбол и коньки надолго остались для меня запретным плодом. Так что только сейчас я начну кататься на коньках, ибо наконец вето снято. Но недозволенное я возмещал и уже в школе стал недурным пловцом, лыжником и чемпионом в пинг-понг.
Когда я поступил в школу, там увлекались шахматами. Я стал учиться, лежа больной, по книжке, пока не сделался одним из лучших игроков школы. Тогда увлечение упало, но до сих пор чувствую спокойное удовольствие, садясь за шахматы. Думаю, что так и останется. Но главным моим увлечением были книги, я читал их в неимоверном количестве...
...Пока я учился в школе, жить было неплохо. У нас была хорошая квартира, часто собирались мальчики и девочки. Приятелей был вагон. Окончив школу, я попал в более тяжелую обстановку. Получено было распоряжение о ликвидации восьмых и девятых групп. Я не стал терять времени, тотчас подал в ФЗУ. Решил пойти на производство. Потом распоряжение отменили, но я своего решения не изменил, в восьмую группу не пошел, а стал учиться и работать в ФЗУ. И как бы мне иногда тяжело ни приходилось, я не жалел о своем решении...
...Кончился отпуск, и нас послали на практику на заводы. Я попал на завод американских патронов. Работа была плохая, неинтересная, она не повышала моей квалификации. В то же время продолжал проходить теорию в ФЗУ. В сентябре меня сразу перевели с первого на третий разряд. Но я был по-прежнему недоволен, так как получал мало знаний, так что, когда отчима перевели в Москву, я без сожаления покинул Саратов.
Приехав в Москву, я поступил в показательное ФЗУ точной механики. Причем в группу, работавшую два года против моего одного. Группа оказалась отличная, очень способная и далеко ушедшая вперед от меня как по теории, так и по работе. В особенности в последнем я чувствовал себя полным неучем. Пришлось туго. Я работал с утра до ночи и наконец начал наверстывать. Догнал и в разряде. К выпуску оказался одним из первых и по теории, и по работе. После окончания ФЗУ стал работать на авиационном заводе, но вскоре ушел оттуда, так как по несовершеннолетию мне нельзя было работать в три смены.
Потом я поступил токарем же на кинофабрику «Межрабпомфильм». Зарабатываю от 200 до 300 рублей в месяц по шестому разряду.
Теперь о другом. Все время понемногу пишу стихи, получается гладко, иногда остроумно, но все же серьезно к этому не отношусь. Весной этого года почувствовал сильное желание писать что-нибудь серьезное. Стал писать. Дело подвигалось медленно, но с неизменной охотой продолжать.
Сейчас написал два рассказа, принялся за третий. Как бы там ни выходило, но никогда ни к чему не чувствовал такого влечения. Мне кажется, что я взялся за что-то серьезное. Впрочем, время покажет. Зиму буду готовиться, с тем чтобы осенью поступить в вуз, в Институт кинематографии на режиссерское или операторское отделение, но решение еще не окончательное: твердого влечения к определенной профессии не чувствую. Одно знаю, что пойду по гуманитарным наукам. Но вот на этот раз как будто и все.
Надеюсь, что в ответном письме ты все о себе расскажешь.
Итак, до свидания. Кирилл, а по-взрослому К.Симонов.
P.S. Голос у меня все такой же громкий, и картавлю я больше, чем когда-либо».
«4 декабря 1933 года
Милая Лена!
Прости за молчание. Да, я был очень занят, имел крупную неприятность на работе, насилу все уладилось. А потом помял палец, в шестерню попал. Бюллетенил, так что и сейчас ручкой писать трудно – карандашом из-за этого.
Поездкой в Ленинград остался доволен. Была такая потребность отдохнуть, что нигде не побывал, все время сидел на одном месте, писал и читал. Только раз был в Мариинском театре на «Кармен». Понравилось. В Ленинграде написал половину рассказа из эпохи Гражданской войны. В Москве и за перо не брался. Была уйма работы, тоже рука болела, а заменить меня некем, так что сейчас опять рук не покладаю. Работаю, ем, сплю.
Недавно случайно пошел в Художественный театр. Смотрел «Принцесса Турандот» – сплошной блеск, три часа безумного отдыха. Между прочим, я тебе советую, если ты не читала, прочесть книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Это совершенно изумительная вещь.
Судя по той части твоего письма, которое мать мне читала, у тебя далеко не доброе настроение. Но всякое следствие имеет свои причины, а причина то, что тебе хочется верить, что жизнь прекрасна, но ты думаешь, что жизнь – одна гадость и грязь. Неверно это! Мне лично жизнь кажется апельсином, с которого надо сорвать кожу, а потом съесть. Сама по себе жизнь серая, но в наших руках все, и мы можем равно сделать ее и черной, и красочной.
Не знаю, быть может, я узок и ограничен, но я не занимаюсь «проклятыми вопросами». Не строю широких перспектив, не заглядываю в светлое будущее. Нет, я исхожу из данных двух здоровых рук и головы на плечах. Сейчас у меня конкретная задача – учиться, и я буду учиться. Вообще нужно в жизни найти дорогу, которая, во-первых, интересовала бы, а во-вторых, обеспечивала. А в отношениях с людьми надо быть зеркалом – как они тебе, так и ты им. Тогда не будет ни разочарований, ни неожиданностей.
Как ты? Начала ли работать над той вещью, замысел которой ты мне рассказывала?
До свидания. Кирилл С.»
***
Шли годы. Переписка продолжалась. И уже не только с Кириллом, но и с его самым близким другом, поверенным во всех его делах – мамой А.Иванишевой.
«13 июня 1939 года
Дорогой мой дружок!
Письма получила. И первое, и второе. На первое не отвечала, потому что ждала возвращения Кирилла из Ялты, где он отдыхал (вернее, работал над пьесой), чтобы написать вместе. Сейчас он вернулся, и я передала ему Ваше письмо. Как только освободится хоть крошку самую, черкнет Вам, а пока просил передать привет товарищу ребячьих игр. Пользуюсь случаем послать Вам для прочтения его последнюю напечатанную поэму, которая всем женщинам без различия возраста нравится.
Жму руку. А.Иванишева»
***
Через несколько дней Кирилл уехал на свою первую войну – начались события на Халхин-Голе. Не за горами была война Отечественная. В мае 1941-го, будто прощаясь с мирной жизнью, Симонов напишет те самые стихи про кинотеатр в Рязани:
...Когда теперь я в темном зале
Увижу вдруг твои глаза,
В которых тайные печали
Не выдаст женская слеза,
Как я хочу придумать средство,
Чтоб счастье было впереди,
Чтоб хоть на час
вернуться в детство,
Догнать, спасти,
прижать к груди...
P.S. Редакция благодарит племянницу Е.М. Карпельцевой, члена Союза журналистов России Ирину Бушуеву за предоставленные письма и фотографии.
(Письма К.Симонова к Е.Карпельцевой публикуются
с некоторыми сокращениями)