Имея детей, внуков и правнуков, он живет сейчас один в мещерской придорожной деревеньке, недалеко от леса. У него большой старинный дом, который он называет крестьянским. Напротив высокого с резными колонками крыльца примостился такой же старый хлев. Кто-то из юных потомков хозяина решил украсить обветшавшее, потемневшее от долгой жизни строение и посадил на его низкую крышу большого, величиной с настоящего младенца, купидона…
***
Вот уже более четверти века Степан Михайлович Степашкин, которому сейчас 91 год, ведет деревенский образ жизни. В этой жизни был период, довольно продолжительный, когда и хлев не пустовал – ютился в нем поросенок. А в сарайчике рядом обитали козы. Однако для жителей деревеньки их сосед всегда был человеком особым – «стариком с собакой», «художником», как они его между собой называют.
«Это тот самый Степашкин?» – удивленно спросит кто-нибудь из читателей. Тот самый: известный искусствовед, член Союза художников РСФСР, заслуженный работник культуры РСФСР, с 1958 по 1987 годы – директор Рязанского художественного музея. Это во многом благодаря ему музей из тесного кремлевского здания переместился в прекрасный старинный особняк, памятник архитектуры конца XVIII – начала XIX века.
Современник и брат Степана Михайловича вспоминал: «В кремле художественный музей занимал очень маленькую площадь. В его залах была страшная теснота. Большинство картин находилось в запаснике, а там было еще теснее. У музейщиков появилась мысль, а потом забота переместиться в старинный особняк Рюмина на улице Свободы. Но в нем помещалось много разных контор, чуть ли не семнадцать. Степан стал «пробивать» вопрос об их выселении».
Начал с управления культуры, побывал в облисполкоме, обкоме партии, дошел до Министерства культуры. Всем надоел настырностью, и все отписки замыкались на Чумаковой (председателе Рязанского горисполкома. – И.К.). Ей он тоже надоел. Так довел ее, что она ему прямо сказала: «Ты доходишься до того, что мы тебя снимем с работы». А в ответ услышала: «Я работу себе найду и с большей зарплатой – буду лекции читать по искусству. А вы поймите: не о себе хлопочу – о привлечении горожан к искусству. Я думаю о престиже Рязани!» Этот довод подействовал.
Немалая заслуга Степана Михайловича и в том, что был восстановлен после пожара дом гравера И.П. Пожалостина и в нем разместился филиал художественного музея. Надо было отстраивать его по сохранившимся фотографиям и сведениям, и тогда Степашкин привлек к делу Александру Федоровну Перепелкину, которая до выхода на пенсию была начальником областного управления культуры и обладала большим административным опытом.
А разных повседневных дел у него тогда было не счесть! Вера Ивановна Чернышова – председатель Совета Рязанского отделения ВООПИиК – вспоминает, что в бытность свою сотрудником краеведческого музея не раз советовалась со Степаном Михайловичем, да и не только она одна. Мне тоже пришлось однажды воспользоваться его консультацией, когда собралась писать очерк о живописце Василии Корнюшине.
А примерно через месяц увидела в музее картины Корнюшина вместе с работами еще двух ведущих художников Рязани – графика Владислава Шестакова и скульптора Антонины Усаченко. Выставка открылась в середине апреля 1987 года и имела большой успех. К тому времени у рязанцев сформировался вкус к подобным событиям. А возник он, на мой взгляд, семью годами раньше, во время Пятой художественной зональной выставки Центральной России, которая проходила в новом здании музея. Чтобы посмотреть ее, народ стоял в очередях. Она была признана лучшей из всех зональных выставок России.
Зная о всех таких достижениях директора музея, я очень удивилась, когда в том же 1987 году он оставил работу. Мало того – уехал из города, перебравшись с женою на постоянное жительство в лесную деревню.
Замелькали годы, культурные события, и ни на одном из них я не встречалась со Степаном Михайловичем…
И вдруг он позвонил мне из своего лесного далека. Оказалось, что услышал по областному радио передачу, в которой я рассказывала о местах в нашей области, связанных со знаменитой поэтессой начала XIX века Анной Буниной – русской Сафо, как называли ее современники. Степан Михайлович заинтересовался этими сведениями, поскольку был знаком с родственницей Буниной – художницей Верой Дмитриевной Болдыревой. Я с удовольствием побеседовала с человеком, который, как теперь говорится, «был в теме», и напросилась со своими друзьями к нему в гости. В один прекрасный день мы отправились навестить мещерского отшельника.
***
Прежде в очерках о своих поездках в Мещеру я писала: «Дорога шла лесом…». Теперь же с сожалением констатирую: лес отступил от нее. Оголились лишенные лесного обрамления придорожные деревушки. Восстановленные после пожаров, они стали наряднее и теперь напоминают стайки инкубаторных цыплят.
Деревенька, в которой живет Степан Михайлович, сохранила свою прежнюю индивидуальность: большие пожары ее миновали. Хозяин встретил нас у калитки. Его сопровождала небольшая кошка, лесной, как у тетерки, расцветки, которая потерлась о каждого из нас, выражая приязнь и гостеприимство. «Соскучилась по людям», – решила я. Однако, когда Степан Михайлович повел нас смотреть свою усадьбу, она сразу поразила меня признаками пребывания в ней большой семьи. По траве, по дорожке были разбросаны игрушки для детей разных возрастов, стояла дачная мебель… Вдобавок на самых задворках возводился большой дом.
Степан Михайлович объяснил, что дом строит дочь и что по выходным у него постоянно бывает ее семья. Старый дом тоже хранил следы частого пребывания в нем родственников… Увидев все это, я пришла к выводу, что отшельничество, одиночество у Степана Михайловича, так сказать, вахтовое – от выходных до выходных. Но пять дней одному ведь тоже надо как-то перетерпеть.
На эту тему сразу речь не зашла, хотя в застольной беседе (хозяин угостил нас обильным завтраком) мои спутники принялись спрашивать Степана Михайловича про жизнь. Узнали, что он юношей участвовал в Сталинградской битве, что пришлось ему пережить. Но в тот раз – обошлось. Повезло и когда благополучно форсировал Днепр. Демобилизовался в 1946 году в Польше. Армейские перетасовки привели его в 1-ю Польскую армию, которая, кстати, была сформирована тремя годами раньше в нашей области, в Сельцах. Возвратился домой, в мещерскую деревню. А там послевоенная жизнь еще не успела наладиться: были голод и разруха. Какое-то время плотничал, потом отец настоял, чтобы он ехал в Рязань поступать в художественное училище.
О дальнейшей жизни Степана Михайловича вопросов не последовало, вот тогда-то и коснулись мы его нынешнего затворничества. Он заявил, что одиночеством не тяготится, по городской жизни не скучает. Тоскует же по жене, с которой в любви и согласии прожил до ее кончины. В память о ней даже книгу написал. И показал рукописный фолиант.
Писать Степан Михайлович продолжает – о разном. В районной газете был опубликован его рассказ-быль о первой любви молодого красноармейца к польской девушке, любви, неминуемо обреченной. Рассказ в газете он нам показал, но рукописи, заполнившие специально отведенный для них сундук, остались нами не увиденными. Автор обмолвился лишь, что печатать ничего из них не собирается, они – для себя и родных, которых любит.
Вспомнив после его слов купидона на крыше, я подумала, что есть в этом некий символ…
Ирина Красногорская