В Рязанской областной научной библиотеке имени Горького прошла встреча, приуроченная к Международному Дню освобождения узников фашистских концлагерей. Кому-то из этих участников встречи сегодня 75 лет, кому-то около 80-ти. Время, проведенное за колючей проволокой, они помнят в мельчайших подробностях. Ужасы того далекого времени нередко повторяются во сне.
Тамара Семеновна Венедиктова хорошо помнит, как зимой 1942 года, после захвата их села Богомоловка Глазуновского района Орловской области фашистами, маму с четырьмя детьми и других сельчан согнали на железнодорожную станцию, откуда в товарных вагонах отправили в Германию. В вагоне было очень холодно. «Чтобы как-то согреться, мы тесно прижимались к друг другу. Мы были детьми, а мама старалась не показывать нам своих страхов и слез и делала вид, что ее не заботит, куда мы едем и что нас ожидает. Она старалась отвести от нас тревоги. Главное, что мы были вместе», – говорит Тамара Семеновна.
Конечной точкой их «путешествия» стал концлагерь «Гросдорф», в местечке Александрплац, расположенном на окраине Берлина. Тамара Семеновна вспоминает, что в бараке, в котором их разместили, были трехъярусные нары, покрытые соломой. Всем выдали полосатые халаты и деревянные колодки. Ходить в них было неудобно, у многих от этих колодок были до крови истерты ноги, но другой обуви не полагалось.
– С первого же дня взрослых и детей с 10 лет стали выгонять на земляные работы. За детьми, которые оставались в бараках, смотрели те, кто на работу выходить не мог. Например, за нами присматривал пожилой одноногий мужчина. Но мы не то что не шалили и не баловались – мы практически постоянно находились в бараке, не смеялись, не бегали по территории – у нас не было сил. Да и откуда им было взяться? Нас кормили один раз в день похлебкой из брюквы, а раз в месяц из вены брали кровь для солдат Вермахта.
Перед взятием крови наша надзирательница Альма громким голосом на ломаном русском языке кричала: «Баня! Баня русишь мэдхэн унд юнге!» Нас выстраивали и вели в помещение, где обрабатывали каким-то веществом вроде дуста. Кровь брали в другом бараке, в чистой комнате, привязывая ремнями к лавке. Со временем дети переставали плакать, 5–6 человек с кушетки уже не поднимались. Мертвые тела выносили на улицу и складывали друг на друга, – рассказывает Тамара Семеновна.
Иногда искра озорства все же просыпалась у мальчиков, и они подходили к колючей проволоке. Долговязая Альма натравливала на них собаку. Овчарка оттаскивала детей от заграждений и волочила за шиворот к бараку. За такой проступок потом секли всех детей лагеря.
– Нас кормили один раз в день – выдавали котелок с брюквенной похлебкой, в которую иногда добавляли капусту, и кружку горького кофе. Хлеб полагался только тем, кто работал. Мама и брат приносили нам свои кусочки хлеба, а старшая сестра крошила их, насыпая крошки в карман, чтобы мы могли унять приступы тошноты от лагерной баланды. Так продолжалось три года.
Бывшая узница вспоминает, что к апрелю 1945 года число людей в лагере заметно сократилось. Кто умер от бессилия, кто заболел и не смог справиться с болезнью.
– К этому времени участились бомбардировки Берлина. В день по нескольку раз выл сигнал тревоги – «алярма». Заключенных практически перестали кормить. В один из дней людей согнали в подземелье и завалили вход камнями. Нам повезло, потому что мы находились близко к выходу, и нам хватало воздуха, а те, кого загнали в бункер в первых рядах, через какое-то время не выдерживали и падали замертво. Сколько мы просидели в этом бункере, не знаю. Может, день, может, два, может, больше. Освобождали нас советские солдаты. Мы плакали, целовали бойцов, они тоже не могли сдержать слез, особенно когда стали выносить из бункера мертвых, истощенных, измученных страданиями людей.
Помню, как нас поднимали на бортовые машины, снабжали какими-то продуктами, предупреждая взрослых, что есть надо понемногу, иначе можно умереть…
Наша неволя окончилась. Вид и взрослых, и детей был ужасный, но мы вышли из ада! Вся наша семья выжила. На этот раз мама плакала, не стесняясь своих слез.
Когда мы возвратились на родину, все пришлось начинать заново – жить нам было негде. В селе после бомбежек уцелело только несколько домов. В одном из них сельчане устроили школу, в которой мы начали учиться уже в сентябре, но до этого времени мы с мамой выкопали землянку. Достраивал ее уже отец, который выписался из госпиталя. Война изрешетила его пулями и осколками. Доктора не раз боролись за его жизнь. Папа сразу включился в работу. Мужчин, вернувшихся с войны, было немного. Отца выбрали председателем колхоза. К слову, он добился в районе разрешения на заготовку леса для строительства домов в селе. Жизнь вроде стала более оптимистичной, но мама, стойко переносившая жизнь концлагеря, стала тихонько «угасать». В 1949 году ее не стало.
Папа один поднимал нас. Мы все выучились, получили профессию. Я окончила сельскохозяйственный техникум, вышла замуж за однокурсника.
У нас двое детей – сын и дочь, есть внуки и даже правнуки. Казалось бы, столько лет прошло, а боль от того, что довелось пережить в детстве, до сих пор не отпускает и бередит душу, – заключила Тамара Степановна.