В Рязани его хорошо знают, ведь многие годы Степан Михайлович Степашкин был директором Рязанского художественного музея. Оказавшись на заслуженном отдыхе, он стал писать.
О разном, в том числе о годах своей военной молодости. В редакцию нашей газеты С.М. Степашкин передал рукопись под названием «Вася Нижегородский», где в качестве постскриптума написано: «Домой с фронта я вернулся в 1946 году, в офицерском звании. При встрече мать сказала: «Степан, я тебя у Бога вымолила!» Вернулся израненный, но, слава Богу, живой». Отрывок из рукописи С.М. Степашкина мы сегодня публикуем.
…Нашу дивизию, сильно потрепанную, в начале мая 1943 года вытащили с Северо-Западного фронта из залитых водой болот на сушу, и отдельную роту связи, где я служил, разместили на лесной полянке. Поставили драные армейские палатки, в которые натаскали еловый лапник, а сверху наложили мох. Здорово! Это вам не болотные кочки!
Шло пополнение личного состава. Особенно в пехотные подразделения. К нам во взвод связистов-телефонистов тоже одного прислали. Ему было, наверное, лет тридцать с хвостиком. Среднего роста, прямой, крепкий в плечах. Такого щелчком не сшибить. Видно было сразу, что человек он артельный, уверенный в себе, веселый и озорной. Знакомясь с нами, не дожидаясь, когда его представит наш взводный, крепко жал руку каждому и приговаривал: «Василий Бывалый – порох нюхал». Или: «Василий. Нижегородский я. У вас таких нет?»
Нам показалось с первого знакомства с ним, что он давно свой, наш, и, не запомнив его фамилию, все стали называть новоприбывшего Васей Нижегородским, и он на это отзывался.
Так случилось, что мы с Нижегородским часто оказывались рядом: за столом в столовой, в строю, в палатке на еловом лапнике. Он стал называть меня «сынком». Меня сначала эта покровительственная фамильярность раздражала: «Какой я тебе сынок, папаша, я тоже на войне лиха хватил. Не меньше твоего». Но Васиилй сказал: «Не обижайся. Это я от особого к тебе уважения. А вообще, ты прав: мы с тобой равные солдаты».
Привык я к слову «сынок» и уже больше не ерепенился. Раз так называет, то, где нужно, плечо подставит, поможет, заступится. «Ты, вижу – говорит он, – со взводным лейтенантом дружбу водишь?» – «Мы с ним однолетки, на войну взяты сразу из школы, оба жили в городах, вот и интересы общие»… «Лейтенант наш – добрый малый, – размышляет Вася, – но командирской жилки в нем мало. А солдат уважает сильных командиров, которым перечить нельзя, опасно. Вон из второго взвода лейтенант тоже молоденький, а сразу видно – вожак! Я тоже в детстве, молодости был заводилой: очищали мы, подростки, чужие огороды, опасные игры устраивали, доводили своими разбойными делами народ. Всыпали нам крепко и за дело. Да и в парнях был я отчаянным и непутевым… Обидно, что впустую, без пользы время это прошло. Вот ты или наш лейтенант, как я понимаю, бестолково не озоровали, учились, книжки читали, потому и в люди достойные выбились. А я с трудом четыре класса окончил». Мне были небезынтересны эти разговоры.
А через несколько дней нас, всю дивизию погрузили в вагоны-теплушки и повезли. Знали, что везут на фронт, но куда? Догадывались, что на юг. Там разворачивались военные события. Привезли в Воронеж, только что освобожденный от немцев.
Идем по главной улице. На тротуарах стоят люди, в основном женщины и дети. Стоят угрюмо и изредка помахивают нам рукой. Без команды мы держим ряды и идем почти строевым шагом. Идем молча. И даже сурово. Так шли через весь город, его окраины, шли весь остаток дня, шли всю ночь. Командиры всех рангов только покрикивали: «Шире шаг!».
С ходу, как говорится, с колес, вступили под утро в бой. Такая поспешность, насколько мы, солдаты, понимали, была вызвана крайней необходимостью: немцы хотели нас отсечь, взять в мешок, а мы со своей стороны – окружить их и замкнуть в котел.
Два дня, даже ночью, не затихал бой. Было жарко. На нашем направлении небольшая деревушка дважды находилась то у нас, то у немцев.
Связь рвалась без конца. А это значит, что все сидят в окопах, укрытиях, а ты должен бежать один у всех на виду: и у своих, и у немцев. Свои-то ладно, а немцы тебя стараются подстрелить. Автоматный огонь не очень прицелен, да и дальность полета пули невелика. А из винтовки, да снайперу снять связиста-телефониста ничего не стоит.
Многие из нас бегали на порыв. Бог миловал: одного ранило в ногу, второго в плечо, а остальные явились в окоп без царапинок. Надо бегать по второму, третьему разу – судьбу испытывать, а испытывать ее никому не хочется. Все упираются. Лейтенант злится, просит, стращает. Сам готов побежать, а это не дело, это позор, а позор хуже смерти. Умоляюще глядит на меня.
Выскакиваю из окопа и короткими перебежками, держась за кабель, бегу. Немцы начинают за мной охоту. Пули свистят над головой, по бокам. Обрыв кабеля. Прячусь в межу, соединяю концы, но там, дальше, еще порыв. Снова пускаюсь в бег. Немец уж лупит по мне из пушки. Недолет снаряда, перелет… Прячусь за небольшой стожок, а они – по этому стожку. Стожок опрокинулся на меня. Я затих. Немцы решили, что меня пришибли. Потянул кабель по правую руку – не тянется. Значит, порыва нет, а по левую руку кабель ползет на меня – значит где-то близко порыв.
Надо снова бежать. Метрах в двадцати небольшая канава. Прыжком в нее. Тут я в безопасности – немец меня не видит. Нашел порыв кабеля. Соединил концы. Потянул его. Вроде крепко натягивается. Должно быть, связь налажена.
Возвращаться старым путем опасно. Побегу-ка я там, где не ожидают. А тут шелестит мина. И, видимо, большая. Она летит на меня. Мгновенно распластываюсь, просто влипаю в землю. Рванет, и я труп. «Вот и все!» – в душе все заледенело. На мое счастье, мина рванула впереди меня, оглушила, но осколками не зацепила. «Жив!»
Вернулся в свой окоп. Благодарно-радостно меня встретил лейтенант и сказал: «Связь есть». Другие отводили глаза. Они видели, как немцы за мной, как за зайцем, охотились.
«Я тебе, сынок, баланды целый котелок у старшины налил, – виновато говорит Вася Нижегородский. – Ты не серчай на нас! Никому ведь умирать не охота».
Я не стал продолжать этот разговор, но то, что Василий оправдывается, меня тронуло.
Неожиданно немцев из деревни как корова языком слизнула. Удрали. Лейтенант сказал: «Полк и дивизия перемещаются в другое место. Сматывайте кабель»…