Мозаичное полотно. Маленькие, различной формы цветные стеклышки подобраны так искусно, что невольно вызывают восхищение. А еще... еще невольно убеждаешься: нельзя взять ни одно из них, даже самое маленькое, неказистое, даже самое блеклое, чтобы не испортить полотно. Каждое дополняет общую картину, каждое – необходимо.
Так и человек. Он – сплав различных черточек и черт, поступков и решений, способностей и недостатков. Попробую все же сложить мозаику с помощью стеклышек – эпизодов, которые расскажут о человеке, ни в коей мере не стеснявшемся быть «белой вороной» в своих взглядах на жизнь, убеждениях, в своем творчестве, своих взаимоотношениях с окружающими.
...Лежу с закрытыми глазами,
Соседи шепчут: снова спит,
Но веки – полог между нами,
Не сон, а жизнь во мне кипит.
Но жизнь в особом измеренье,
Где рифмы, словно паруса,
И слов волшебное сплетенье
Мне открывают небеса…
«Жизнь в особом измерении...» Так сама, на пороге неизбежного, Елена Михайловна Карпельцева – журналист, писатель, поэт – определила свое пребывание на земле. Никогда «особое измерение» не облегчало ей жизнь. Но и никогда трудности, неприятности не влияли на внутренний мир этого человека. Наоборот, в нем находила она «точку опоры», даже когда тело вынуждено было смириться с недугом. Тело, но не душа.
Большое, обитое черным дерматином глубокое кресло и такой же черный большой диван мне очень нравились. Наверное, в остальных кабинетах редакции областной газеты «Сталинское знамя» стояли такие же, как здесь, в отделе культуры. И когда по каким-то причинам меня из детского сада, который находился рядом, забирала тетя Леля, я очень радовалась. Мы спускались вниз по ступенькам (в то время редакция располагалась в подвальном этаже), заходили в кабинет, и я с ногами забиралась в кресло. А в окошко были видны ноги прохожих, такие разные и такие смешные. А в кабинете постоянно были люди с какими-то бумагами. Мне тоже давали бумагу, карандаш, чтоб не мешала, а сами продолжали разговаривать. Под их разговор я порой засыпала. День у журналистов, а значит, и у моей тети, был ненормированным.
В редакцию Елена Михайловна пришла в 1942 году и все 20 лет работала в отделе культуры. А это значит, что жизнь ее была насыщена постоянными встречами с начинающими поэтами, прозаиками, актерами и режиссерами, учителями и школьниками. Огромный интересный творческий пласт, обогащавший внутренний мир, требовал глубоких гуманитарных знаний. И они были: второе образование, Литературный институт имени Горького, позволяло журналисту объективно, грамотно вести в газете летопись культурной жизни области. И в то же время откладывать в свою творческую кладовую впечатления, которые потом воплотятся в литературные строчки.
Это, судя по количеству публикаций, был период яркого самовыражения журналиста, период становления писателя. Елена Михайловна сотрудничает с журналами всесоюзного значения: «Работницей», «Крестьянкой», «Советской женщиной», «Сменой», в которых печатаются очерки, рассказы рязанской журналистки. В I960 году выходит первая ее книжка «Солнце вешнее».
Знаний, таланта хватало, не хватало «умения» быть, как все, «не лезть на рожон». Отсюда творческие принципиальные разногласия с редактором. Но, думается, равновесие вносили впечатления от встреч с интересными, творческими людьми в редакции. И, конечно, отзывы читателей, героев ее очерков, репортажей. К слову, со многими Елена Михайловна поддерживала теплые отношения всю свою жизнь...
...Но это было потом. А в тот день, с которого я начала рассказ, меня разбудили, когда за окном была уже луна. До дома нас провожал какой-то странный дядя, читавший всю дорогу стихи. Гораздо позднее, вспомнив этот случай, я рассказала его Елене Михайловне.
– Это было интересное время. Знаешь, как сейчас помню, когда впервые пришел к нам в отдел Женя Маркин. Скромный, краснеющий от кажущейся ему смелости в разговоре, провинциал из глубинки, Женя подкупал искренними поэтическими строками. А когда я подготовила к печати его первые стихи, неподдельная радость была в глазах молодого человека:
– Вы – моя крестная!
Так потом он меня и звал, – рассказала Елена Михайловна.
Они встретились в 1989 году, спустя 50 лет: учитель и ученики. Впрочем, в этой немногочисленной группе сложно было определить, где бывший наставник, а где ученик. Большой отрезок жизни стоял за их плечами, да и разница в возрасте невелика: всего пять лет. Именно молодость новой учительницы физики и астрономии подкупила школьников в том далеком 1939 году, когда выпускница физмата Лена Карпельцева пришла сюда, в школу № 16 (теперь это лицей № 4). Восьмиклассникам, у которых она была классным руководителем, завидовали: то ребята бродят с классным руководителем под ночным небом, разглядывая загадочные звезды, то с азартом проводят литературные вечера или спорят о той же физике. Они и к выпускному в 41-м году готовились вместе...
Последние дни мирной жизни промелькнут потом в памяти мальчишек, которые, уйдя с выпускного вечера в жестокий взрослый мир, опаленный огнем, не все вернулись в свой город.
А у тех, кто пришел в школу на день ее рождения, было неподдельное, искреннее уважение к своему учителю: такому же седому, умудренному человеку Елене Михайловне Карпельцевой, за чьей творческой деятельностью они постоянно следили и гордились ею. Но путь ее к учительству был отнюдь не прямым.
***
Восемь классов средней школы позади. Позади беседы о жизни с мудрым, глубоко любимым учителем Верой Николаевной. Заполнен не один блокнот дневниковыми записями. Сейчас, читая их, просто поражаешься далеко не детским восприятием жизни подростком, ее размышлениями о литературе, искусстве. Понимаешь, почему так близки оказались по духу, судя по письмам, Лена Карпельцева и Кирилл (потом ставший Константином) Симонов. У них было много общего.
В те далекие тридцатые годы молодые люди смело овладевали знаниями, стремились воплотить в жизнь слова Сталина: «Рабочий класс должен создать себе свою собственную производственно-техническую интеллигенцию». Сложно представить восторженную девушку, увлекавшуюся Байроном, Гейне, западным искусством, учащейся ФЗУ связи, а затем младшим радиотехником. Тем не менее ФЗУ было закончено, началась работа на одном из узлов связи г. Коломны. Правда, не нужно было много времени, чтобы понять, насколько чужда для нее эта сфера деятельности.
Как ни парадоксально, стремление разобраться в мире, который ее окружает, романтизм толкнули Лену в пединститут не на литфак, а на … физмат. Училась с увлечением, пытаясь с помощью физических, математических понятий осмыслить окружающий мир. И все же литература, театр все больше притягивали к себе. Драмкружок, чтение запоем, дневники и первые публикации. Потребность писать, работать над словом, как учил ее в письмах Симонов, не отступала и тогда, когда после окончания с отличием пединститута Елена Карпельцева стала преподавать в школе.
Она долго не могла прийти в себя, когда увидела свою фамилию в числе принятых в Литературный институт имени Горького: этот вуз казался ей недоступным. С трудом представляла молодой педагог себя в известном здании слушавшей лекции знаменитых на всю страну литераторов. Но провинциальная студентка из Рязани не потерялась среди однокурсников. Ее работы оценивались на «отлично», а выступления на семинарах запоминались всем. Каждая сессия приносила массу впечатлений. До глубокой старости с трепетом вспоминала Елена Михайловна, например, встречу с обожаемым Константином Паустовским, чьи произведения были ей так близки. Здесь, в Москве, она вновь встретилась с Кириллом Симоновым, который тоже закончил ФЗУ и начинал уже свою литературную деятельность. Он поддержал Лену в ее творческих исканиях.
В разгар сессии пришла весть о начале войны, которая растянула учебу на 8 лет. Но несмотря на тяжелое военное время, Елена Михайловна всегда вспоминала годы учебы в Литинституте как самые светлые, дорогие, положившие конец сомнениям: она будет писать.
Но… опять это «но». Появился малыш, нужно было думать не только о себе, а значит, о работе в Москве пришлось забыть. Пошла работать в областную газету.
К этому городу у Елены Михайловны было особое отношение. Зa свою жизнь она много поездила, но изо всех городов, которые постоянно притягивали к себе, был один особый – Ленинград.
Он всегда оказывал на тетю Лелю какое-то чарующее влияние. Она могла часами бродить по его улицам, многое знала о них, не говоря уже о музеях. Ее постоянно тянуло сюда, город вдохновлял на поэтические строчки, размышления.
В один из приездов Елены Михайловны в Ленинград она, как всегда, зашла на почту, чтобы отправить знакомым открытку со своими впечатлениями. Только потом, вечером, хватилась своей записной книжки: ее не было, видно, осталась на почте. Жаль было не столько потерянных адресов знакомых, сколько своих мыслей, впечатлений в стихотворных строках, которые остались там, на бумаге.
Как же удивилась растеря, когда вдруг на ее адрес в Рязани пришло извещение о бандероли из Ленинграда. В графе «отправитель» стояла фамилия Мотыль. Известный режиссер фильмов «Белое солнце пустыни», «Звезда пленительного счастья», видимо, просмотрев находку, понял, как важна эта книжечка владельцу.
Потом завязалась переписка незнакомых, но близких по духу людей.
Стихи. Она писала их всю сознательную жизнь. Но не воспринимала их как СТИХИ в том высоком поэтическом смысле, которого они требуют. В трудную минуту поэтические строчки давали ей силы, они аккумулировали ее стремление быть в жизни думающей, творческой личностью, презирающей мелкое вещевое счастье, окольцованное золотом с пустой серединой. В них – бесконечная преданность родному городу.
Искренне обнажая в стихах свое сердце, она не боялась непонимания и находила искренних почитателей своего творчества. Стихи заполняли одну тетрадь за другой, – соразмерно годам. И в то время, когда многие ее одногодки дряхлели душой и телом, Елена Михайловна выпускает первую, а затем вторую книжку стихов. Ей было 78 лет. Выход книги был необыкновенной радостью для всей нашей семьи. А для Елены Михайловны – просто счастьем. Небольшого роста, хрупкая, она просто излучала энергию и радость, как и в тот раз, когда неожиданно пришла бандероль с толстой книгой «Воспоминания современников о К. Симонове» (после смерти писателя Елена Михайловна послала в комиссию по литературному наследию свои воспоминания).
Болезнь быстро прогрессировала. Елене Михайловне было трудно вставать.
– А знаешь, чем я себя тонизирую? – как-то спросила меня тетя Леля. Экзаменую себя: помню ли я еще наизусть «Евгения Онегина»? Хочешь я тебе почитаю, а ты отдохни, ведь устала, наверное, после работы…
И в который раз подивилась я стойкости духа этого человека: никаких жалоб до последних минут, никаких измен себе: выстоять в любой ситуации, не распускаться, все остатки сил собрать. И жить достойно, и умереть достойно.
– Всегда удивляюсь нашим городским цветам, – делилась она со мной, – посмотри, какая жажда жизни у этого слабенького на вид цветочка – одуванчика! Он ведь асфальт пробивает, к солнцу тянется, озарен внутренней силой. И человек должен быть таким: озаренным, красивым в своем внутреннем мире, не размениваясь на материальные мелочи. Быть душой богатым! Запомни.
Помню.
Ирина Бушуева-Карпельцева