В первые дни после ухода в мир иной точеный профиль Беллы то и дело мелькал на телеэкранах. Ее любили снимать, и камера ее любила – изысканно красивую, угловатую, почти неземную. Этот голос, сам по себе музыкальный инструмент, этот ритм поэтической речи, доступный лишь ей одной, эта порывистость ребенка притягивали к себе даже самых неискушенных слушателей. А уж искушенные просто преклонялись перед ней. Я помню, как взахлеб превозносили ее знакомые из числа грузинской интеллигенции: по их мнению, никто лучше нее не передал звуковой строй грузинского стиха. Ахмадулина была замечательным переводчиком.
Звуковой строй ее стиха был подвластен ей в большей степени, чем читающим актерам. Она не играла свои стихи, она их пела. Опять-таки, вспоминается теперь, с каким нетерпением мы открывали пахнущий типографской краской свежий номер «Юности», а там – стихи Беллы Ахмадулиной и непременно – ее фото. Эти стихи нужно было читать только вслух, перекатывая слова во рту, как горошины, выпевая звуки, как ноты. И тогда становилось ясно, что стихи – прекрасны.
Теперь можно подумать, что своим изысканным слогом она писала лишь об утерянном прошлом, грезила его великим именами… Нет, и в стихах она могла быть очень откровенной, приземленной, наблюдательной, ироничной. Она совершенно сознательно выбрала свой путь и выковала свой стиль:
Влечет меня старинный слог,
Есть обаянье в древней речи,
Она бывает наших слов
И современнее, и резче
Сама Белла Ахмадулина умела быть и современнее, и резче своего сложившегося образа. Сейчас вспоминают и рассказывают о том, как она не захотела участвовать в травле Б. Пастернака, как выступала в защиту Сахарова, Копелева, Владимова, как провожала в эмиграцию Владимира Войновича… Если бы ей сказали, что таким образом она совершает гражданский поступок, Белла могла бы отшутиться или жестко оборвать славословия. Просто она была такой – искренней во всех своих проявлениях. Просто круг ее знакомых, знаменитых теперь шестидесятников, не подпускал к себе робких и бесталанных. Просто ей нельзя было иначе.
Она казалась иной в этом громкоголосом племени, где царили Евтушенко, Рождественский, Вознесенский… Но не случайно Марлен Хуциев снял в своем знаменитом фильме выступление Беллы Ахмадулиной именно в этой компании в Политехническом. Ей дано было то, чего ее верные товарищи по природе своей лишены – звучать одинокой флейтой, к которой хочется прислушиваться. Так же прислушивались к негромкому Булату Окуджаве, но и его гитара умолкала, когда звучал дивный голос Ахмадулиной. Она была единственной в этом мужском кругу, но – не поэтесса. Поэт.
Из тех далеких шестидесятых дошли до нас не стихи даже, строчки из стихов Евгения Маркина, посвященных Ахмадулиной:
…Кто ты, Сольвейг, Суламифь?
Что ж ты оробела?
Белла, Белла,
Белые руки заломив…
Стихи не сохранились, а строчки дивной звукописи остались. Они появились в годы учебы в литинституте, где автор был на курс младше Ахмадулиной. Говорят, их восхищенно повторяли все, кто слышал. В них Белла – такая, что дух захватывает…
Эту стать, эту осанку она сохранила до конца, не слишком заботясь о том, что шепчут о ней за спиной.
Теперь кажется странным, что Белла в стихах, обращенных к Венечке Ерофееву, предсказала свою смерть:
Чтоб ни случилось, не кляну,
А лишь благословляю легкость,
Твоей печали мимолетность,
Моей кончины тишину…
Тишина ее кончины так же естественна и изысканна, как вся ее жизнь. Поэты уходят от нас. Но их шаги звучат, и голоса доносятся. Сквозь шуршание шин, визгливую музыку, невнятный ропот. Поэты уходят тогда, когда кажутся ненужными. Но приходят времена, когда они возвращаются к нам. Мы сами ищем встречи с ними. Дни без Беллы не могут быть долгими.