Борис Иванович Жаворонков – человек удивительный, солнечный, обаятельный, рассудительный, не растративший с годами молодость души и прекрасное чувство юмора, интересный собеседник.
Он часами может рассказывать невероятные истории из своей жизни, в которой были учеба в семилетней школе Интергельпо в Киргизии, Великая Отечественная война, гвардейские десантные войска, марш-броски по лесам и болотам, контузия и осколок в ноге, который до сих пор дает о себе знать. За плечами Бориса Ивановича работа в рязанской заводской многотиражке, редакторская и активная общественная деятельность. В его жизни было много запоминающихся встреч с выдающимися людьми, среди которых писатели и поэты Константин Симонов, Василий Федоров, Юрий Прокушев, Валентин Распутин... Многолетняя дружба связывала Бориса Жаворонкова с братом Юрия Гагарина Валентином.
Борис Иванович – один из немногих писателей в нашей области, у кого издано при поддержке регионального правительства собрание сочинений в девяти томах. И сегодня, невзирая на возраст, он по-прежнему в строю и продолжает творить. В канун своего дня рождения прислал нам в редакцию свои новые произведения – венок сонетов «Лесная рапсодия», словно подтверждая слова Эмиля Золя о том, что надо идти вперед, все вперед, с жизнью, которая никогда не останавливается.
Лесная рапсодия
Венок сонетов
1.
Молчать нельзя. Я верю в силу слов.
Меня учила мудрая природа,
Что мы должны под синью
небосвода
Беречь ее – основу всех основ.
Мы от природы разве мало взяли?
И вновь берем. Все больше
наш черпак.
А как берем? Задаром. Просто так.
Чуть отдохнем. И вновь мы
на вокзале.
И едем. И летим. Идем. Плывем.
Туда, где лес. Где озеро. Где травы.
Прекрасно! Только нет на нас управы!
Мы к ней черствы.
Мы ей перечим грубо.
Мне хочется сказать о старом дубе.
2.
Мне хочется сказать о старом дубе.
Он рос в лесу, где было всем легко.
И копоть, что выбрасывали трубы,
Еще не долетала до него.
Здесь пахло сеном.
Здесь гудели пчелы.
В тени деревьев, прямо у избы,
Здесь собирали белые грибы.
И на зиму готовили засолы.
Здесь все цвело и пело для землян.
Березки шелестели и осинки.
Переплетались мягкие травинки
В густых ромашках ягодных полян.
И видела земля со всех концов:
Он царственно стоял среди лесов.
3.
Он царственно стоял среди лесов.
По вечерам, старея понемножку,
Он слушал деревенскую гармошку.
И засыпал под пенье петухов.
Однажды подошла к нему девчонка.
Косынка, как лиловое крыло,
Слетела с плеч.
Девчонка взбила челку.
И улыбнулась. Тихо и светло.
Он понял все, когда их стало двое.
В сиянье лунном вспыхнула трава.
Он славил их взволнованной листвою
И приглушал их жаркие слова.
Он щедро жил, забыв о лесорубе,
То в шапке золотой,
то в снежной шубе.
4.
То в шапке золотой,
то в снежной шубе.
Он путника усталого встречал,
Чтоб тот узнал в его приветном шуме
О стороне, где дедовский причал.
Он восхищенно радовался солнцу,
На зорьке наблюдая, как оно,
Рассыпав медь по каждому оконцу,
Сжигало сумрак. А когда темно
Во всей округе становилось снова
И падал в чащу грустный плач совы,
Он охранял покой родного крова
И землю грел дыханием листвы.
Сплетенье туч над кронами дубрав
Я вдруг увидел, голову задрав.
5.
Я вдруг увидел, голову задрав.
Что он страданье прятал
в сердцевине.
Он провожал последний
вздох теплыни,
Пустые ветви под себя поджав.
Он замечал:
с людьми случилось что-то.
Затмили дымом красоту небес.
И, осушив окрестные болота,
Сгубили клюкву. И спилили лес.
В березняке нарыли котлованов.
Потом про них забыли. И тогда
Качнулись вербы
у подъемных кранов –
И там не стало чистого пруда.
А дуб остался. С голою верхушкой,
На пустыре, над брошенной избушкой.
6.
На пустыре,
над брошенной избушкой.
Не перестал он вспоминать о том,
Как любовался некогда опушкой,
Шумевшей изумрудным косяком.
Он помнил,
как мальчишки на рыбалку
Когда-то здесь ходили босиком.
Он бушевал, что рядом, за холмом,
Смяв травостой, образовали свалку.
Но было нестерпимее всего,
Когда под ветви свиньи прибегали
И, пожирая желуди его,
Одновременно под него копали.
В беспомощном протесте
был он прав,
Росу роняя в пряди жухлых трав.
7.
Росу роняя в пряди жухлых трав,
Он набирался нового терпенья:
Сброд алкашей, кору с него содрав,
Развел огонь под крики одобренья.
Взметнулся дым.
И поздний снег, растаяв,
Как слезы, заструился по стволу.
О, как хотел он этих негодяев
Схватить ветвями!
И швырнуть в золу!
Но он не мог. Корявые пометки
На нем зияли, как потухший взор.
А негодяи обрывали ветки
И с хохотом бросали их в костер.
Но гордо над чудовищной пирушкой
Стоял он, дуб,
шурша сухой макушкой.
8.
Стоял он, дуб,
шурша сухой макушкой.
И видя все, догадывался он:
Срок жизни предугадан не кукушкой,
А той средой, которой окружен.
Его лесная боль была без меры,
И горькой он печалью был объят,
Когда в упор стреляли браконьеры
В незащищенных розовых лосят.
Он думал,
живодерством потрясенный:
Ужели бог природы – человек?
Зачем он окружает мертвой зоной
Свои заводы, пашни и ночлег?
И сохнул дуб. До самого нутра.
С него слетала старая кора.
9.
С него слетала старая кора.
И мох свисал, как рваная хламида.
Он не хандрил. Кипела в нем обида.
За хамство. За удары топора.
Он помнил, как прохожие придурки
Прогнали белку из его дупла.
И, вкруг него ростки спалив дотла,
В дупло бросали смрадные окурки.
Он пережил жестокий суховей.
Он, не сгибаясь, выстоял в бураны.
И, залечив мучительные раны,
Не знал он зла
и мстительных страстей.
Он молча вспоминал свои кручины.
И обнажались зябкие седины.
10.
И обнажались зябкие седины.
При резком ветре инеем пыля.
Ему казалось, что быстрей турбины,
Считая годы, вертится Земля.
Весенний дождь
в раскатах перезвона
Не успевал промчаться стороной,
А голубые дали небосклона
Уж колыхались вьюжной кутерьмой.
Стонала стужа. Ветви леденели.
И друг о друга бились ввечеру.
Ему казалось: свищут коростели,
И дятлы дробно стукают в бору.
Во сне он видел печи и камины,
Как будто чуя зов своей судьбины.
11.
Как будто чуя зов своей судьбины,
Он вздрогнул
перекрученным стволом.
И забродили, брызгая теплом,
В его корнях дремавшие глубины.
Прошел по жилам искрометный ток,
С ветвей слетала треснутая наледь.
И волки прочь со всех пустились ног,
Успев клыки на старый дуб оскалить.
А он скрипел. Он ветви распрямлял.
Он стать пытался снова исполином.
Но он слабел. Он жизнь свою терял,
Что уплывала эхом журавлиным.
В суровых снах,
где мыслей шла игра,
Постиг он тайну: уходить пора.
12.
Постиг он тайну: уходить пора.
И не было ни жалости, ни страха.
Он понимал: и пешеход, и птаха
Найдут приют у нового двора.
Лишь об одном он сокрушался:
что же
Так мало он рассыпал желудей?
Не он ли знал, что нет вещей дороже,
Чем одарять дубравами людей?
Его свалить могли бы лесорубы,
Как и его сородичей других.
Ах, разве гром прошедших гроз утих,
Когда хрипели боевые трубы?
В лучах луны блестя, как мишура,
Вокруг него зудела мошкара.
13.
Вокруг него зудела мошкара.
Под ним валялись банки, корки,
пробки.
А вдалеке пестрели у бугра
Домов однообразные коробки.
Здесь человек природу не сберег.
Глох человек от скрежета железа.
Здесь каждый кустик
вдоль и поперек
Колесами измызган и изрезан.
Распахан луг. Отравлена река.
На берегу – гаражные сараи.
И старый дуб, пройдя через века,
Не мог узнать отеческого края.
Гремели день и ночь автомашины.
И не было поблизости рябины.
14.
И не было поблизости рябины.
Как быть ему? Тоску излить кому?
Кто, наконец, ответит, почему
Его покрыли ранние плешины?
На все закрыть глаза? Терпеть?
Вилять?
В себе замкнуться: мол, не наше дело?
Птиц постреляют!
Реки пустят вспять!
Обезобразят землю до предела!
О старый дуб! Пожалуйста, прости.
Перенеси людские злодеянья.
О человек! Познай и ощути
Характер дуба. И его страданья.
Он должен выжить в грохоте веков.
Молчать нельзя. Я верю в силу слов.
15.
Молчать нельзя. Я верю в силу слов.
Мне хочется сказать о старом дубе.
Он царственно стоял среди лесов
То в шапке золотой,
то в снежной шубе.
Я вдруг увидел, голову задрав:
На пустыре, над брошенной избушкой,
Росу роняя в пряди жухлых трав,
Стоял он, дуб,
шурша сухой макушкой.
С него слетала старая кора.
И обнажались зябкие седины.
Как будто чуя зов своей судьбины,
Постиг он тайну: уходить пора.
Вокруг него зудела мошкара.
И не было поблизости рябины.
Борис Жаворонков
г. Рязань