Мы встретились с Маргаритой Павловной в её гримёрной в театре драмы… Шумилова говорила о самом главном – тайнах актёрского искусства, рождении ролей. Эмоциональности, обаяния личности в газете не передашь, но, думаю, многое понятно из её монологов.
***
Научить в актёрской профессии ничему нельзя, можно только научиться. Моим первым педагогом в Ярославле был Юрий Коршун, замечательный артист и режиссёр. В обучении очень важен первый курс, первые этюды. Это «я в предлагаемых обстоятельствах». Я погружаю себя в ту или иную ситуацию и начинаю растворяться, жить в ней. Если этого не понять – потом будет очень тяжело. Но мне как-то сразу, с первого курса было очень легко, я не страдала «ой, у меня экзамены!». Нет, жила абсолютно свободно – знала, что буду играть, «как душа понесёт». Этому нельзя научить.
Актёру надо себя понять. Познать себя «от и до» как психофизическую единицу. Я должна знать, что мне с собой сделать, чтобы вот здесь, в этом монологе меня прорвало так, чтобы я чуть не умерла на сцене. Никто этого не сделает кроме тебя. В пьесе есть слова, есть так называемые «предлагаемые обстоятельства», в которых артист должен существовать. Но вдруг эти обстоятельства меня лично не больно-то и волнуют. А мне надо это сыграть. Значит, мне нужно приблизить к себе эти обстоятельства, поверить в них. Вот эта вера всерьёз, умение фантазировать, может быть, и есть – артист. Хотя я не знаю что такое – артист. И чем дальше, тем больше этот вопрос меня волнует.
Главное – моё личное присутствие в роли. Если не затрону свою боль – это никому не будет интересно. На сцене нужно видеть, слышать, воспринимать – и отдавать. Если я «картонная» – всё бесполезно. В актёре должна рождаться энергия, без неё не «возьмёшь» зал. А энергия рождается тогда, когда волнует всё, что происходит рядом.
***
Я режиссёру никогда не рассказываю всего – про что я играю. Он даёт какую-то партитуру, а её наполнение – это моё дело. Я с режиссёрами никогда не обсуждала: «что я здесь делаю»? Это ужасно – мне так кажется. Надо с собой «перешептаться» – про что я буду играть. Выходить на сцену – всё равно что выходить обнажённой. Но это – моя нагота, никто не должен знать, что внутри. Многое и не объяснить. В жизни многое происходит на эмоциональном уровне… Осень, иду я по Ярославлю. Темно. Какие-то фонари, блики... И – листок. Ветер быстро-быстро его несёт. Я вспоминаю это – и знаю, про что играю…
…Когда снимают с роли – нельзя показывать обиду. Во-первых, это бессмысленно. Во-вторых, ты навязываешься. И если другая артистка играет мою роль, я никогда не буду говорить, «как она плохо это делает». У меня не такой характер.
***
Я вообще никогда ничего в жизни не играла так, как свою первую роль – Веронику в «Вечно живых» Розова (пьеса, по которой поставлен фильм «Летят журавли» – Е.К.). Я просто «взмывала» к колосникам Кировского ТЮЗа, это то, что называется вдохновением. Пожалуй, в молодости я больше в себя верила. Потом уже не считала себя готовой ко всему. Ролан Быков говорил, что с возрастом начинается «мастерство», а самое дорогое не «мастерство», а непосредственная реакция твоего организма, сердца, Бог его знает ещё чего на происходящее на сцене. Это захватывает, это та самая энергия, которая необходима.
Но иногда в роли Вероники всё шло не так «легко», как обычно. И я не понимала, в чём дело. Потом поняла и успокоилась. Всё очень просто. Главный на сцене – артист, который с тобой рядом, а не ты. Ты работаешь с ним – и тогда возникает самочувствие, которое необходимо. Мне нужно, чтобы человек заплакал либо рассмеялся, нужно «достать» его. Для этого надо вложить все силы, воздействуя на партнёра. Я всё делаю для чего-то, а не просто так существую на сцене. Это то, о чём говорил Станиславский, – действие должно быть целесообразным, целенаправленным и, следовательно, плодотворным. Азбука. Но если вдохнуть в неё жизнь – это стихия, что-то потрясающее.
У меня как у актрисы есть Тема. Это способность отдать себя полностью в любви. В «Вечно живых» почему с Вероникой такое произошло? Не из-за Марка, а потому что она «умерла» без Бориса. Бывают женщины, которые не живут без любимого человека, теряются. Вероника – моя роль. А вот Елена Андреевна в «Дяде Ване», которую я играла уже здесь, в Рязани, – не моё. Я лучше понимаю Соню.
Но в моей жизни была роль Раневской.
***
Раневскую в «Вишнёвом саде» я сыграла в 33 года в Самарском ТЮЗе. Главный режиссёр этого театра учился у Товстоногова на курсе вместе с Генриеттой Яновской. Как он вёл репетиции! Он находил главную пружину, на которую намотано всё действие. И ничего лишнего! Двух составов быть не могло: спектакль – это целостное произведение. Другой человек – иной спектакль. У нас был замечательный «Вишнёвый сад». Мы все – молодые, актёру, игравшему Лопахина, 22 года. Когда ты молод, тебе всё подвластно, у тебя нет никаких авторитетов. «Кто там раньше играл? Это никакого отношения ко мне не имеет. Я лучше знаю, как надо».
Мы подсчитали – Раневской вполне могло быть 36 лет, а выглядеть она могла ещё моложе. На каком бы там этаже она ни жила в Париже – это Париж. И в неё мог быть влюблён какой-нибудь художник. Режиссёр тогда решил, что я «ренуаровская женщина». В кабинете у него висел известный серовский портрет актрисы Ермоловой, где её голова изображена на фоне потолка. Когда мы начали репетировать, режиссёр попросил меня встать, как Ермолова, а исполнителей ролей Гаева и Лопахина – принять такую позу, чтобы моя голова была на фоне потолка. И они легли у моих ног.
Режиссёр сказал, что все влюблены в Раневскую: и Лопахин, и Гаев, и Петя Трофимов. И что-то начало со мной твориться такое… Я что-то поняла для себя. Это был подарок! Потом это куда-то ушло… Есть такие стихи у Мандельштама:
Маргарита Шумилова окончила Ярославское театральное училище. Работала в театрах Кирова, Самары, много лет – в Рязанском театре драмы, везде с успехом играла главные роли. В своей актёрской биографии из множества ролей, сыгранных в Рязани, выделяет Искру («Гнездо глухаря») и Аэлиту («Приятная женщина с цветком и окнами на Север»).
Сейчас у Шумиловой замечательные работы в спектаклях «Халам-Бунду», «Божьи одуванчики» (главные роли), «Дядя Ваня» и «Дикарка». Она – режиссёр-педагог рязанского филиала Ярославского театрального института: в прошлом году с успехом прошёл студенческий спектакль «Завтра была война», сейчас она с учениками готовит «Женитьбу Фигаро».
Дано мне тело –
что мне делать с ним,
Таким единым
и таким моим?
За радость тихую
дышать и жить
Кого, скажите,
мне благодарить?
Я и садовник,
я же и цветок,
В темнице мира
я не одинок.
На стекла вечности
уже легло
Мое дыхание,
мое тепло.
Запечатлеется
на нем узор,
Неузнаваемый
с недавних пор.
Пускай мгновения
стекает муть –
Узора милого
не зачеркнуть.
…Вот это Раневская.
Главное действующее лицо в «Вишнёвом саде» – время. Не Раневская, не Лопахин, не кто-то другой, а тот поезд, который неумолимо идёт на них. Пьеса начинается с ожидания поезда. Он пройдёт по ним всем, начиная с Фирса… Школа эту пьесу совершенно испортила, её неправильно воспринимают: несчастные баре, Лопахин, который пришёл рубить дрова, и т.д. А у Лопахина «длинные тонкие пальцы артиста и нежная душа», он тоже всё предчувствует.
И Раневская не дура. Она всё понимает. Всё кончено… Ещё раньше, чем она продала сад. Приехав из Парижа, она уже знает, что ничего не будет. И когда она видит детскую… Представьте себе – приехать через столько лет и увидеть бывшую детскую… Это как игла в сердце. Уже здесь надо стреляться. Но мы, бывает, все держимся за соломинку. И я про себя думала, что у Раневской ещё осталась одна соломинка – Варя. У которой ничего не будет с Лопахиным. Потому что это – Чехов.
«Вишнёвый сад», мне кажется, несколько абсурдная пьеса. И в «Дяде Ване», и в «Чайке» можно найти чёткую сюжетную линию… Здесь невозможно уловить сюжет, он рвётся. Я обожаю эту пьесу.