Скульптора, заслуженного художника России Раису Алексеевну Лысенину последние пять лет часто спрашивают о созданном ею фонде «Творческое достояние», предназначенном для хранения и популяризации произведений ушедших из жизни мастеров. Детище любимое, однако чрезвычайно проблемное (где, собственно, хранить?), фонд приносит и немало радости – совсем недавно, например, удалось организовать с помощью Рязанского областного художественного музея имени И.П. Пожалостина выставку к 100-летию прекрасного, но забытого художника Василия Дубинина. Но в основном – заботы и хлопоты, часто бесполезные. Чего стоит одна разоренная башня на улице Есенина (я писала о ней в октябре позапрошлого года), которую фонд в лице Лысениной и ее друзей также взял под свое крыло и добился пока разве что ее консервации. Из всего этого я делаю вывод; взвалить на себя такое может лишь волевой и сильный во всех отношениях человек…
Р.В. – Раиса Алексеевна, вы согласны, что скульптору нужны воля и сила?.. Это не то, что, скажем, вышивальщица, орудие труда которой – тонюсенькая иголочка…
Р.Л. – Воля необходима всем, не только скульптору. Что касается физической силы, то опять же, как всем… Ну, привезли мне для работы камень. Ничего страшного. Я беру в качестве рычага обыкновенный лом и легким движением передвигаю всю громадину в нужном направлении…
Р.В.– А молоток, которым приходится орудовать? И другие инструменты – как, кстати, они называются?..
Р.Л. – Есть троянка, скарпель, киянка… Надо правильно распределять силы, и все будет нормально. А вышивальщице, вы думаете, легко? Глаза болят от напряжения, спина не разгибается… У меня, между прочим, «корни»-то как раз швейные. Мама всю жизнь проработала на швейной фабрике, шила мужские рубашки, и ей это нравилось. Бабушка, она родом из деревни Маклаково Пронского района, умела не только шить, но и прясть и ткать. В детстве, отдыхая в деревне, я сама пробовала прясть на самопряхе.
Р.В.– А что подвигло вас встать на стезю скульптора? Какие-то задатки для этого в детстве проявлялись?
Р.Л. – Наверное, все начиналось с книг. Мой папа был жуткий книгочей. Мама носила ему, а заодно и мне литературу из фабричной библиотеки, и библиотекарша заметила, что я люблю картинки срисовывать. Поделилась своим наблюдением с мамой. И потом родители определили меня в детскую художественную школу. Что меня в детстве отличало от других? Женскими делами я не любила заниматься. А вот рядом с папой в сарайчике вертеться, где доски, пилы, молотки, гвозди, – это всегда пожалуйста. Мысль учиться художественному мастерству меня тогда не посещала. Но когда я заканчивала восьмой класс, мне в руки попала газета, где было напечатано: Абрамцевское художественно-промышленное училище объявляет набор на отделение обработки камня, дерева, кости… Я тогда зачитывалась сказами Бажова, где, вы помните, чуть ли не на каждой станице – «малахит», «изумруд», «аметисты», «яшма»… Приняли меня сразу, училась я с наслаждением, еще больше полюбила камень. У нас по материаловедению была замечательный педагог Тамара Павловна Виноградова, геолог. Она нам такие камни приносила! Говорила: «В моей коллекции есть все, кроме алмаза».
Р.В.– Но именно на скульптора вас ведь в Абрамцеве не учили?
Р.Л. – Основное направление у нас было – сувенирная продукция. Закончила АХПУ с дипломом мастера-художника камнерезного производства, но в жизни мне потом многим приходилось заниматься. Например, оформительской работой. Еще преподавала в детской художественной школе №2. Это давало и средства на жизнь, и трудовой стаж для будущей пенсии. Но тяга к творчеству у меня всегда была. Из Абрамцева я привезла с собой кое-какие камешки, вырезала из талькохлорида мелкую пластику, подавала на выставку в Союз художников. За творческие успехи меня приняли в молодежное отделение Союза художников СССР. Потом мне дали маленькую мастерскую на улице Кудрявцева, где я работала с живописцами Людмилой Дунаевой и Татьяной Власовой. Затем были зональная выставка, дома творчества, где в так называемых потоках в течение двух месяцев вместе работали и начинающие, и уже признанные художники. В 1982 году, через семь лет после Абрамцева, я поступила в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище, где все приобретенное мною стало как бы шлифоваться.
Р.В. – Раиса Алексеевна, ваши скульптурные произведения, говоря попросту, не совсем похожи на реальные предметы, людей. Какое художественное направление вы представляете? Ваш стиль сформировался сразу?
Р.Л. – Какое направление? Я работаю, как дышу: что мне нравится, что трогает меня как художника, то и делаю. Что касается стиля, то кому-то он сразу дается, а кому и нет. Во мне все образовывалось постепенно. Фундамент, конечно, был заложен в Абрамцеве, где на основе русского народного искусства дали понимание образности, стилизации. В течение всей своей творческой жизни руководствуюсь знаниями, которые получила от известных скульпторов XX века: это Михаил Аркадьевич Неймарк, великий, я считаю, педагог, представитель реалистического направления и, к сожалению, теперь уже ушедший из жизни Лазарь Гадаев, у которого своя, совершенно оригинальная пластика, уходящая корнями в осетинский эпос. Его скульптуры были бесхитростными, может быть, даже кому-то казались неказистыми, но в них поражали пластическая искренность и чистота.
Меня всегда тянуло к образности… Правильно вылепленный портрет – задача, решаемая всеми скульпторами, прошедшими высшую школу, останавливаться на этом просто скучно. Образность, доведенная до знака, – вот к чему я стремлюсь.
Р.В.– Вы говорили о любви к камню, но не стесняете себя только одним этим материалом…
Р.Л. – А зачем ограничивать себя? Некоторые мои друзья работают с одним материалом, например, с бронзой, и им это нравится. А мне хочется соединять разные материалы: камень с деревом, металл с зеркалом и стеклом. Это интересно и не противоречит природному естеству. Часто можно видеть, как корни обнимают скалистую породу. Или как врастает старая береза или клен в металлическую ограду палисадника. Я сейчас делаю одну работу, которая называется «Пробуждение». После долгого зимнего сна через каменный «сугроб» пробивается нечто живое, пока неявственное, но начинающее дышать живой теплой плотью. Дерево и камень как нельзя лучше выражают эту идею. Очень люблю дерево. Липу, например. В ней, если ее отполировать, появляется какая-то перламутровость. Потом липа очень мягкая, не зря из нее делали домашнюю утварь, игрушки, резные украшения для избы.
Р.В. – А что повело вас к ледяной скульптуре, она же тает…
Р.Л. – Все об этом говорят и спрашивают: «А не жалко?» Нет. У всего есть свой срок жизни. У цветка, например. Он распустил бутон, дал полюбоваться собой и увял. Так и ледяная скульптура. Поэтому когда меня приглашают на ледяные фестивали, я не отказываюсь. Мне все интересно…
Р.В.– В том числе и южные красоты… Очень впечатляет ваша «Кармен», такая яркая, страстная. Испанский мотив выведен на обложку вашего недавно вышедшего диска. У вас к Испании особенная тяга?
Р.Л.– Да, я была в Испании, там нашла очень близких друзей. Но Францию мне тоже приятно вспоминать. В городе Брессюире я участвовала в международном симпозиуме скульпторов.
Р.В.– А где и когда вы в последний раз встречались и работали вместе с российскими скульпторами?
Р.Л. – Года два назад в городе Ялуторовск Тюменской области. Этот маленький городок известен тем, что в свое время принял на постоянное местожительство ссыльных декабристов. В настоящее время острог превратился в музейный комплекс. Как водится на симпозиумах, город дает художникам все возможности для работы, они без всяких забот вдохновенно трудятся, а потом разъезжаются по домам, оставив хозяевам свои произведения. Нам дали творческую площадку, бывший острог, и через месяц музейный комплекс был украшен скульптурами. Я оставила там трехметровой высоты деревянную скульптуру Михаила Архангела…
Очень трогательно было, что мы собрались там своей старой компанией после, наверное, десятилетней разлуки. Правда, оказался и один новый человек – из Питера, скульптор Николай Карлыханов. Можно сказать, он прямо для меня приехал. Вы сейчас поймете, почему. Николай вместе с женой жил когда-то в Ташкенте, потом переехал в Россию и в Ораниенбауме, что под Петербургом, взял в аренду сроком на 50 лет руины памятника истории и архитектуры – дом известного исследователя Арктики адмирала Петра Федоровича Анжу. Этот дом был также разорен, как моя башня… Николай поселился в нем, реставрируя его на свои деньги, одновременно проводил там международные симпозиумы скульпторов и керамистов и сейчас проводит в доме разные творческие встречи художников. Я тоже мечтаю, чтобы в башне встречалась творческая рязанская интеллигенция…
Р.В. – Но вы пока ее не восстановили…
Р.Л. – Вопросы восстановления памятников очень сложны. Но уважение к прошлому отличает цивилизованные народы от варваров. Я верю, что организованный в Рязани фонд по сохранению культурного наследия получит дальнейшее развитие.