Воскресный день 22 июня сорок первого года. Лето, солнце, зелень деревьев и много цветов. К нам в Пулково из Ленинграда на отдых приехали родственники. В саду у пруда был накрыт стол, играл патефон, ребятишки купались в пруду, пели песни, танцевали.
И вдруг – выступление Молотова по радио. Война.
Мы укрывались в землянке в своем саду вшестером: мама, бабушка и четверо детей. Мой отец, два брата и сестра были мобилизованы. Два дня все в Пулкове горело. От огня и ночью было светло. Стреляли и бомбили беспрерывно. Один снаряд разорвался у землянки. Нас засыпало землей. Сами мы не могли выбраться. Наши солдаты, находившиеся на передовой линии фронта, откопали нас. Они вывели нас за бугор с открытого поля боя. Мы ушли в Ленинград, где нас ждали родственники, а над нами в том же направлении летели, как стая черных ворон, немецкие «юнкерсы» и «мессершмиты»: они направлялись бомбить город.
С каждым днем ситуация в блокадном Ленинграде все ухудшалась. К ежедневным артобстрелам, бомбежкам добавилось основное оружие – смертельный голод.
До сих пор помнюогромное зарево и дым. Горели Бадаевские продовольственные склады. Там я добывал землю, пропитанную жженым сахаром, которую мы затем варили с водой и получали сироп. В октябре на заснеженных пулковских полях, по ночам, на нейтральной полосе фронта, выковыривал капусту из-под снега замерзшими пальцами. На санках возил воду, с разрушенных домов – дрова. А еще было дежурство по графику; мы следили за светомаскировкой.
Самые трудные дни блокады были с ноября 1941 по март 1942 года. Не стало электричества, встали некоторые предприятия, остановились на улицах трамваи и троллейбусы, на работу ходили пешком. В домах не стало воды, тепла, не работала канализация. До замерзания Ладожского озера по карточкам выдавали в магазинах только хлеб: иждивенцам 125 граммов, служащим – 150, рабочим – 250 граммов. Немцы продолжали бомбить и обстреливать город ежедневно. Только с сентября по 30 ноября сорок первого 272 раза город подвергался обстрелам. Иногда население оставалось в бомбоубежищах сутками.
В ноябре 41-го я подходил к газетному киоску на углу 5-й Красноармейской улицы и Измайловского проспекта. Когда услышал свист снаряда, упал, прижался к бордюру тротуара и этим спас свою жизнь. После разрыва снаряда не увидел ни киоска, ни людей. Кругом лежали трупы, обсыпанные бумагой, и фрагменты киоска. Только за первый год войны в похоронном бюро было зарегистрировано 460 тысяч захоронений. При уборке города в марте было собрано на улицах, в квартирах, на чердаках, в воде 80 тысяч, а в апреле 100 тысяч умерших ленинградцев. Общее число погибших в блокаду около миллиона 200 тысяч человек. Город был спасен от эпидемий. Жители в основном умирали от голода и холода тысячами в день.
***
В новогоднюю ночь мы с мамой накрыли праздничный стол. На нем были кубики хлеба, подсушенные на буржуйке, супчик со жмыхом и небольшим кусочком мяса (только после войны мы узнали, что мясо было соседского кота) и чай, заваренный жареным кусочком хлеба. В январе 1942 года умирает от голода бабушка.
В феврале 1942 года пришла похоронка на брата.
В марте 1942 года отпустили отца из казармы домой умирать. Он принес пайку хлеба и кусочек сахара. Я бросился поджаривать хлеб, чтобы напоить его чаем, но он собрал нас вместе, благословил и умер у нас на глазах. Вскоре с работы вернулась мать. Узнав страшную новость, она только прошептала: «Ничего, дети, нужно выживать» – и ушла на кухню, где никто из нас, детей, не мог видеть и слышать ее рыдания. Прощание было недолгим. Тело завернули в простыню, положили на детские санки и повезли на сборный пункт. Там грузчики укладывали трупы штабелями.
В апреле 1942 года пришла похоронка с фронта на старшего брата Виктора. Мама от пережитого слегла – отказали ноги.
Старшая моя сестра Мария работала на торфозаготовках. Привезла она нам хлеба, зелени и немного жира. Поставила мать на ноги. А вот свою маленькую дочку Мария спасти не успела – она умерла с голоду.
По городу собирали подростков 13-14 лет и определяли в ремесленное училище. Я оказался в их числе. Столовая наша находилась в Ботаническом саду. Там нас кормили по рабочей карточке. Я немного окреп. Наше училище находилось на казарменном положении. Жили мы в общежитии. Иногда нас от-пускали на побывку домой, и я старался кое-что принести младшим детям. Столярный клей, зелень, немного хлеба. Наша мастерская работала на военный завод. Мы изготовляли продукцию для госпиталей и ящики под снаряды. Затем часть лучших рабочих перевели в другую мастерскую, где изготавливали приклады для автоматов и карабинов. Работали мы по 10-12 часов в сутки.
***
К нам в мастерскую час- то приезжали военные за готовой продукцией. Один раз в мае приехали за ящиками под снаряды зенитчики. Заходят в цех два солдата и офицер. Я сразу узнал политрука батареи, которая стояла в 300 метрах от нашего дома в Пулкове. Они стояли, как вкопанные, с широко открытыми глазами, сжатыми кулаками и смотрели на наши худенькие, истощенные лица. В цехе было жарко, мы, полуголые, с торчащими ребрами, стояли у станков на ящиках. Мы остановили работу и тоже смот- рели на них. Я был старшим в группе и попросил его: «Дяденька, заверни верстак, сил мало». Он медленно подошел ко мне, внимательно вглядываясь. Узнав, видимо, по голосу, спросил: «Ты Павлик с Пулкова?» и, не дожидаясь ответа, со слезами на глазах обнял меня.
Помню, на Путиловский завод одна девочка приносила с собой куклу и про неё говорили, мол, она дитя еще, в куклы играет. Это неправда. Она носила самую дорогую вещь с собой потому, что ее дом могли каждую минуту разбомбить. Подростки стояли за станками на скамейках или ящиках. Чтобы не упасть в станок – привязывались.
Сейчас кажется непонятным: как наши ослабевшие детские руки могли поднимать, закреплять в станок заготовки. Эти детские руки вместе со взрослыми за период блокады отремонтировали и построили 2 тысячи станков, 1,5 тысячи самолетов, много боевых кораблей, изготовили 225 тысяч автоматов, 12 тысяч минометов, около 10 млн. снарядов и мин.
За мужество, стойкость, и отвагу во фронтовом городе более 14 тысяч подростков (данные только по учащимся ремесленных училищ) награждены медалью «За оборону Ленинграда». В их числе и я.
***
27 января 1944 года – незабываемый день. К восьми часам вечера все, кто мог, вышли на улицу. Как только диктор объявил: «Слушайте важное сообщение из Ленинграда», у репродукторов столпились люди. Диктор отчетливо начал читать приказ. Слушали молча. Грянули триста двадцать четыре орудия. В январское небо взвились тысячи разноцветных ракет.
Первый раз за два с половиной года ленинградцы увидели свой город праздничным, увидели, что он также прекрасен, несмотря на разруху. Незнакомые люди обнимали друг друга, и у всех на глазах были слезы. Одна девушка, возле которой остановился незнакомый военный, плача, жала ему руки и восклицала: «Спасибо! Спасибо вам! Спасибо!» Он ответил негромко и строго: «Вам спасибо, ленинградцам...»
Мы знали: и на «Большой земле», во всей стране слышат и радуются вместе с нами так же, как горевали вместе с нами в дни наших бедствий.
***
…Сейчас, в наши мирные дни, мне, как тысячам бывших блокадников, хочется, чтобы новые поколения никогда не познали подобных мучений, чтобы память о блокадной боли коснулась и их сердца.
Чтобы навсегда ушли из нашей жизни безумцы, призывающие к войнам и захватам чужих земель, чтобы исчезли те, кто наживается на крови народов.