Зная Леонида Васильевича Чекурина много лет, я тем не менее решила перед интервью уточнить его «регалии»: профессор Рязанского института культуры, заведующий кафедрой общенаучных дисциплин, кандидат исторических наук, историк-краевед… С последним мой собеседник активно не согласился. Почему? С этого и начался наш разговор…
Л.Ч. – Потому, что каждый историк должен быть краеведом. А то как получается? Человек написал научную диссертацию, хорошо знает данную историческую тему, прекрасно читает лекции, но его совсем не интересует, скажем, история улицы, по которой он идет после лекций, история домов, стоящих на этой улице, и людей, которые когда-то в них жили. Это культурная среда, без знания которой нельзя понять во всей глубине то или иное историческое событие, а человек, носящий звание историка, к ней равнодушен. Сие мне непонятно. Мне кажется, при таком равнодушии просто скучно жить. Что касается краеведов, то у них желание больше знать о родном крае есть духовная потребность. Это изумительное отважное племя благодаря своему абсолютно бескорыстному любопытству откапывает порою такие факты, которые ему, как считают власти предержащие, знать не положено. Но именно так иногда восстанавливаются историческая правда и справедливость. И я глубоко уважаю людей, участвующих в столь важном общественном движении, которым является краеведение.
Р.В. – Сейчас многие втягиваются в это общественное движение, занимаясь исследованием своей родословной. Вы, конечно, тоже интересовались своими корнями?
Л.Ч. – Этим человек не может не интересоваться. Я уже больше пятидесяти лет живу в Рязани, но родился в Ленинграде. Мои родители были интеллигентами, а советское время заставляло интеллигенцию все время двигаться – вслед за идеями, стройками, новыми предприятиями, вузами. Мой отец, став доктором медицинских наук в Ленинграде, организовывал научные кафедры в Узбекистане, Молдавии. Потом мы приехали в Рязань и тем самым вернулись на свою историческую родину, так как мои предки по линии отца были родом из Шацкого уезда и относились к крестьянскому сословию. Интеллигентские же корни начинаются с деда по линии матери. Он первым в нашей семье еще в XIX веке получил университетский диплом, который давал право на личное дворянство. Если брать всю нашу большую семью, то в ней восемь профессоров. Но каждый выбрал свой путь: кто-то стал медиком, кто-то – экономистом, историком… Первую диссертацию доктора наук защитил мой отец, потом были другие, в их числе моя родная сестра…
Р.В. – А вы почему ограничились кандидатской?
Л.Ч. – Не потому, что мне способностей не хватило или трудолюбия. Как раз в то время, когда надо было садиться за докторскую диссертацию, меня вызвали в обком партии и сказали: «Будешь организовывать в Рязани институт культуры». Создание его потребовало от меня, по крайней мере, в первые три-четыре года, столько времени и сил, что о работе над докторской диссертацией не могло быть и речи.
На первый курс мы набрали 290 человек – будущих библиотекарей, работников клубов, руководителей народных оркестров и народных хоров… А дали под институт только третий этаж здания курсов по повышению квалификации, где для студентов было лишь небольшое число аудиторий. И ни буфета, ни раздевалки… Общежития у них тоже не было. И они при всем этом не разбежались, а начали добросовестно учиться. Говоря откровенно, я тогда даже не воспринимал их как студентов, они были помощники мне, мои сподвижники. То, что вузу быть, решили именно они. И еще мне здорово помогло все вузовское сообщество Рязани. Преподавателей ведь нам тоже не хватало, и на эту проблему по первому же зову откликались и педагогический институт, и медицинский, и музыкальное училище, и другие. Какая-то была солидарная вера в добро, в необходимость ему помогать. Студентов через год у нас стало уже 800, а еще через год – 1200… Вспоминая сейчас первые годы на посту директора института, удивляюсь даже: как все удалось сделать? Повторить такое я, наверное, уже не смог бы.
Р.В. – Леонид Васильевич, вас «вызвали в обком» потому, что вы долгое время были секретарем парткома пединститута?
Л.Ч. – Я был и комсоргом, и парторгом… Общественная работа занимала у нас тогда много времени… Более 15 лет избирался депутатом городского и областного советов, работал в комиссиях по культуре и образованию, в связи с чем не раз вызывался «на ковер» к Надежде Николаевне Чумаковой и Николаю Семеновичу Приезжеву… Люди постарше помнят, что это такое. Но об их отношении к делу могу сказать только хорошее. Что касается поручения организовать новый вуз… Я ведь не только возглавлял партком, но и был в ректорском резерве и прошел две краткосрочные, но достаточно серьезные подготовки.
Р.В. – От событий, давно минувших, перейдем к недавним. В прошлом году вы недавно выпустили книгу о Дмитрии Ивановиче Иловайском. Что значит этот ваш труд? У вас вообще много книг?
Л.Ч. – Монографий и коллективных монографий – пятнадцать. И вот об Иловайском. Понимаете, у меня не было интереса лично к нему. Он принадлежал в дореволюционной России к консервативному течению, которое, в конце концов, не смогло переиграть ни демократические силы, ни большевиков… Но меня огорчало, что никто ничего о нем не знает. Хотя этот историк написал относительно Рязанской губернии 16 своих работ, и его труд «История рязанского княжества», который он сочинил, будучи старшим учителем Рязанской мужской гимназии, до сих пор уникален. Когда я стал заниматься Иловайским, то открыл много интересного. Например, то, что, не имея в начале XX века широкого круга единомышленников-монархистов, он в течение 16 лет издавал газету «Кремль», где проповедовал свои взгляды. Конечно, в советское время его имя замалчивалось. Но и в новой России большого интереса к Иловайскому не проявлялось. И здесь не могу не сказать о замечательном ученом, нашей землячке Галине Александровне Богатовой и ее муже академике Олеге Николаевиче Трубачеве. Они вовремя меня морально поддержали и ободрили. И тем самым поспособствовали появлению книги.
Р.В. – Вы не раз с благодарностью писали, рассказывали о Галине Александровне, о том, как она, студентка-практикантка Рязанского пединститута, пришла к вам, в восьмой класс четвертой рязанской школы…
Л.Ч. – Это была удача судьбы моей. Она была тоненькая, очень красивая, у нее была прекрасная речь, и, вероятно, эти обстоятельства также повлияли на то, что трудный, занудливый курс по древнерусской литературе был воспринят нами, подростками, с интересом. Мне думается, что впечатление, которое произвела на меня в отроческом возрасте Галина Александровна, сказалось потом и на выборе мною профессии преподавателя.
Р.В. – Леонид Васильевич, ныне вы известный историк и педагог. И вот что удивительно: все ваши студенты, независимо от их успеваемости, говорят, что лекции у вас очень интересные. В чем их секрет? Сколько вы их за всю жизнь прочитали, можете сказать?
Л.Ч. – (смеется) Не считал. Первые были где-то в начале 60-х годов по линии общества «Знание». Самую первую лекцию еще студентом читал в каком-то НИИ, и она была ужасно скучной. Потом, в ходе дальнейших выступлений, я почувствовал какое-то влечение к устному рассказу и вижу: люди это воспринимают хорошо. Помню: слетал Хрущев в Соединенные Штаты. Весь агитпроп был по этой причине мобилизован. Мне удалось достать книгу Алексея Аджубея «Лицом к лицу с Америкой», накопать некоторые интересные документы в архиве… Хожу по деревням (это было в Молдавии), выступаю… Один раз повезло – на попутной лошадке можно было доехать. Возница спрашивает: «Вы кто?», я отвечаю. И тут он говорит такие приятные для меня слова: «Значит, вы тот лектор, который без бумажки выступает?».
Р.В. – Леонид Васильевич, возвращаясь к тем временам… Как вы сейчас к ним относитесь? Какое у вас отношение к перестройке?
Л.Ч. – О хрущевской «оттепели» мы можем судить объективно: были и светлые, и теневые стороны. Но в самом начале 60-х годов мы в нее поверили. Для оценки реформ Михаила Сергеевича Горбачева у историков время еще не пришло, нужно отойти от него, так сказать, на исторический выстрел. Еще живы те, кто лично заинтересован поставить «плюс» или «минус». Начало реформ первого и последнего президента СССР получило поддержку общества. Верил в положительные изменения и я. Как-то получается, что русский человек всегда лучше чувствует себя в начале дела, чем в конце. Но думаю, что без веры в добро и Россию жить нельзя...