Надев очки, мы с очаровательной спутницей приготовились созерцать необыкновенные спецэффекты. Через десять минут просмотра мне показалось, что я нахожусь в преисподней. Самый демонический сон не мог бы сотворить в моем воображении ту инфернальную, жутковатую атмосферу планеты Пандора, на которую нас забросили.
По замыслу создателей фильма, обитатели планеты, люди-кошки, должны вызывать у зрителей симпатию, ведь это они борются со злом в виде пришельцев-землян, которых на Пандоре интересует не жизнь в ее необыкновенных формах, а всего лишь полезные ископаемые. Если земляне (за исключением нескольких из них) – зло, то зрители, по идее, должны почувствовать эмоциональное единение с неизвестной им инопланетной расой. Кто же они, ее представители? Полуобнаженные особи цвета индиго с желтыми, ничего не выражающими глазами… С длинными хвостами, какие изображали на средневековых гравюрах у обитателей адских вместилищ. Какое чувство они могут вызвать у зрителей, кроме неприятия и отторжения? Половину фильма эти нелюди летают на зубастых драконах и сражаются с такими же чудовищными монстрами.
Не хочу здесь даже рассуждать на тему спецэффектов, тем более сюжета и идеи картины – они до крайности примитивные. Этот фильм, по-моему, нужно рассматривать в одной оценочной шкале – добра и зла, а также того влияния, которое он окажет на мировую киноиндустрию. То, что входит в наш мир с таким кино, по-настоящему страшно. Оставляет ощущение жути, культурной катастрофы, духовного тупика. Кажется, что у этого кино одна-единственная сверхзадача – подготовка массового сознания к вхождению в виртуальную среду, которая будет пленять воображение, но где человек перестанет быть человеком и превратится в существо с умозрительным отношением к миру.
В этом кино, на мой взгляд, сознательно допущено некое отклонение от нормы, проведена операция на культурном геноме. Поясню, что имею в виду. Всякое искусство предполагает переживание катарсиса, момент очищения и преображения души – это аксиома. Для того, чтобы пережить катарсис, необходимо идентифицироваться с героем. Пусть он грешник, преступник (как Раскольников), но он страдает, обращается к высшему началу и тем самым очищается. Вопрос к Кэмерону: с кем в данном фильме может соединиться зритель, если земляне априори плохие, а жители Пандоры вызывают чисто физиологическое неприятие. В самом начале фильма сознание зрителя оказывается расщепленным. Он словно занимает положение над схваткой, не привязанный ни к чему и ни к кому – верный признак опустошающего постмодернизма. Может, это специально так задумано, чтобы зритель съел побольше попкорна?
Неудивительно, что к середине фильма у меня оставалось одно желание: чтобы противоборствующие стороны скорее друг друга переубивали и кино, наконец-то, кончилось.
Я настоятельно не рекомендовал бы родителям водить своих детей на этот фильм, и просто необходимо воздержаться от просмотра беременным женщинам. Они же не ходят перед родами в кунсткамеру смотреть на заспиртованных уродцев.
Когда свет в зале включили, нашим взорам предстали настоящие ужасы: разбросанный попкорн, разлитая под креслами газировка. Уборщицы волокли за собой огромные мешки с мусором. Зрители, словно сомнамбулы, молча покидали зал, опуская очки в коробки.
«Не могу никак отойти от увиденного», – сказала моя спутница. Я согласился. Мне, чтобы отойти, потребовалось пройти пешком шесть автобусных остановок. Только тогда я снова почувствовал жизнь вокруг себя – настоящую, объемную, с падающим снегом, а не ее имитацию в трехмерном измерении, сконструированную машиной.