– Мои мать и отец были по образованию учителями. Отцу исполнилось всего лишь 21 год, когда он стал директором детского дома. За хорошую работу он был замечен и поощрен Александром Косаревым – генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ, в конце 30-х арестованным и потом расстрелянным. Жили мои родители в те времена на Украине.
После начала войны отцу, которого не взяли на фронт как инвалида по зрению, было приказано эвакуировать детский дом на Урал. Мама с четырехлетней дочкой (меня тогда еще не было и в помине) отправилась к родственникам своих знакомых в село Можары Рязанской области.
Зимой 41-го отец, которому разрешили вернуться к семье, на пути в Можары заехал в Пронск, где в военкомате узнал: его жена тоже здесь, сдает фронту лошадь. Уже не чая увидеться (вспомним, какие в эти дни разворачивались события), они, как гласит наша семейная легенда, таким вот чудесным образом, нежданно-негаданно встретились и вместе отправились в Можары. В этом селе в декабре следующего года появился на свет и я. Жили мы на улице Большая Кукуевка.
Можары тогда были райцентром. Отца взяли работать в райисполком, маму определили культработником. Сейчас можно подумать: война, тяжелейшее время, неужели было кому-то дело до культурных мероприятий? Было. В клубе действовал драмкружок, который ставил на сельской сцене разные пьесы, в том числе и Пушкина. У меня до сих пор хранится томик юбилейного пушкинского издания 1937 года, на страничках которого остались следы кропотливой работы: их читали-перечитывали, с них списывали роли…
Мы, наверное, так и остались бы в Можарах, но у мамы стал прогрессировать туберкулез. Ей рекомендовали ехать в Солотчу, где еще с 20-х годов действует противотуберкулезная здравница. В 46-ом году мы переехали в Солотчу. Сначала мама с моей сестренкой и мною, потом отец, которому надо было перегнать сюда из Можар нашу кормилицу-корову.
Мама в санатории и лечилась, и работала с детьми. И так хорошо, что в 1947 году ее вызвали на какой-то слет в Москву и наградили библиотекой. Опять вспомним, какие были годы: голодовка, казалось бы, до книг ли?.. Но так не думали. И мама бережно и благополучно с помощью добрых людей довезла связки книг от столицы до Солотчи. А вот по дороге с узкоколейки она, перенося свой груз, упала и, обессиленная, долго не могла встать. А отец, хотя все бегал ее встречать, не сразу смог ее найти. Мама сильно простудилась и вскоре умерла. Было ей всего 27 лет.
…Детские впечатления, наверное, самые сильные, и они во многом задают тон всей жизни. Помню, маленьким мальчиком я наблюдал, как ребята постарше гоняли ногами корку хлеба, а проходившая мимо пожилая женщина сказала: "Грех-то какой!.." И на всю жизнь эти слова запали в мою душу, а отношение к хлебу у меня с тех пор трепетное.
А вот выбрать себе для жизни профессию из тех, которые часто называют "хлебными", я никак не мог, потому что с детства меня окружали другие ценности, духовные, и именно они считались истинными. И годы в санатории, где я жил в детстве, давали, прежде всего, примеры нестяжания. Люди здесь относились друг к другу с добротой, настоящей христианской любовью.
Тут можно говорить о многом и о многих. В первую очередь – о медиках, врачах. Среди них – о легочном враче Галине Александровне, которая в тяжелых условиях, когда почти не было лекарств, самоотверженно спасала туберкулезников и которая после смерти нашей мамы стала нам мачехой. Через много лет мне, уже взрослому, расскажут, что вроде бы мама перед смертью наказывала отцу: "Если тебя эта одинокая врачиха возьмет с двумя детьми, иди, не раздумывая, иначе детей не поднимешь". Наверное, так оно и случилось бы.
Доброта не была показной. С вернувшимися из ГУЛАГа двумя старушками-санитарками, медсестрой Ревеккой Вениаминовной прилюдно старались не общаться – не дай Бог навлечь на себя беду! – но тайком им помогали. Было это вполне бескорыстно, но мне кажется, люди верили в то, во что со временем твердо поверил и я: добро, которое ты кому-то оказал, обязательно к тебе вернется.
Помню женщин-прачек, ни свет ни заря в любое время года приходивших пешком, порою по бездорожью, из Заборья, Полкова, Агро-Пустыни… Женщин-санитарок из тех же, окружавших Солотчу деревень, которые обихоживали выздоравливающих и безнадежно больных, ходячих и лежачих… Почему никто из них не вспоминается с определением "хамка", "хабалка", как частенько стали потом называть эту неквалифицированную низкооплачиваемую, а потому как бы социально уязвленную категорию работников? И они тогда были милосердными. Может быть, потому, что, выполняя самую тяжелую грязную работу, они, помимо куска хлеба, имели еще тайную надежду: их добро, любовь скажется на тех, кто на фронте или уже на полпути к дому, не даст им сгинуть, спасет?
Весной 1975 года, задумав снять для конкурса любительских фильмов ленту о 30-летии Победы, я отправился в Михайловский район и на выезде в райцентр увидел… красный флаг, закрепленный прямо на верхушке высокого вяза. Мне сказали, что повесил его один мальчишка в честь Дня Победы, который, к слову сказать, был еще не скоро.
"Что ты знаешь о войне?" – спросила я пацана. Он сказал: "Тогда все были добрые, помогали друг другу"…
Конечно, не все, были подлецы и негодяи, но подавляющее большинство людей проявляли любовь. Это я свидетельствую, потому что видел сам. А мальчик, который родился где-то на середине послепобедного тридцатилетия, что мог знать он? Я думаю, что память об этом ему передалась уже генетически и она продолжала и продолжает жить в последующих поколениях.
Мне скажут: "А бритоголовые?"..
Горько, что эти люди есть (на мой взгляд, только потому, что общество этими людьми по-настоящему не занимается), но не они определяют лицо нынешнего молодого поколения. Конечно, это поколение не похоже на нас, тем более, на наших отцов, которые любили Родину, но были скованы страхом. Мы знали об этом страхе, но сами его уже не испытывали. Нынешняя молодежь свободна, ее задача – вписать свою страну в систему государств, а если понадобится, и защитить ее.
Человеку дано испытать себя только рядом с бедой. Беды не хочется, но верю: в случае чего молодые поведут себя достойно.