Бабье лето. После осеннего ненастья оно приходит как утешенье. Воздух чист и прозрачен, чёткий прояснившийся горизонт, обласканные солнечным теплом жёлто-синие дали, остывшие и посветлевшие воды рек и озёр, тихие пригожие дни. И небо. Оно необыкновенное – звонко-синее, без единого облачка, подымешь голову – щуришься от рассеянного мягкого света. А вокруг ослепительно-белые нити паутины. Они чинно проплывают по небу, ложатся на борозды в огороде, цепляются за ограду палисадника, опускаются на плечи, щекочут лицо. Как приятно в эту пору понежиться на солнышке, оно всё ещё припекает, но уже не обжигает, как это было месяцем раньше, а только ласково «поглаживает» загоревшее и обветренное за лето лицо. В нашем селе в такие дни дед Антип снимал с головы фуражку и носил её в руках. Выходя из дома, он намеренно задерживался на крыльце, задирал кверху седую голову и, щурясь от солнечного света, нарочито громко, чтобы было слышно на улице, произносил: «Святая Богородица! Теплынь-то какая, прямо как летом. А уж бабам какая благодать! Теперь они языки-то свои развяжут». И действительно, тёплыми тихими вечерами, собираясь возле его дома на скамеечке, они устраивали оживлённые посиделки. Во все времена этой порой восхищались. Особо она любима художниками и поэтами. «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора – весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера…», – читаем мы у Тютчева.
С наступлением осени природа начинает интенсивно готовиться к зиме. Но с приходом «бабьего лета» этот процесс как бы замедляет ход, словно всё вокруг приседает и замолкает перед дальней дорогой. Это даёт нам возможность ещё разок насладиться ласковым теплом, тихо взгрустнуть об ушедшей благодатной поре, собраться с мыслями, или, спохватившись, доделать то, без чего зима может застать врасплох. В садах снимают урожай яблок. На огородах выкапывают морковь, свёклу, хрустящую капусту. За последние два жарких лета в нашей области стали вызревать арбузы и дыни, самое время их убирать. С огородов тянет горьковатым дымком – это запаливают картофельную ботву. Почуешь этот запах и с грустью в душе осознаёшь: красное лето кончилось.
А тем временем в деревенских избах вставляют в окна зимние рамы, а на пустошах перед избами полным ходом идёт заготовка дров. Тут звон пилы, стук топора и клацанье складируемых под навесом поленьев – обычные теперь звуки. В такую пору в руках заготовителей всё спорится и ладится. Иначе нельзя – день короток уже по-осеннему.
В погожие дни «бабьего лета» готовятся к зиме и животные. Белки запасаются желудями и орехами, складируя их в дуплах деревьев. Сойки, собирая под дубами опавшие жёлуди, делают в лесной подстилке заначки на «чёрный день». Занят запасами пищи поползень. Этот трудяга рассовывает по щелям деревьев всё, что посчитает нужным. Особо он уважает орехи. Как и мыши, ищет их под опавшей листвой. А коль обнаружит чью-нибудь заначку, все до единого орешка немедленно перепрячет.
Барсуки перед спячкой нагуливают жир. В это время их привлекает всё, что можно положить на зубок. Охотятся на мышей и полёвок, не брезгуют лягушками и слизнями, ловят кузнечиков, кобылок, поедают ягоды, плоды и корневища растений. Но теперь, после сытной вылазки, барсук не спешит забиваться в нору, чтобы там забыться сном, а предпочитает какое-то время посозерцать, высунув из лаза свою мордочку. Возможно, так он наслаждается осенней природой, ведь скоро ему на боковую, и тогда света божьего ему не видать аж до середины весны.
Многие птицы перед отлётом сбиваются в большие стаи. Ласточки отправляются на зимовку обычно в конце лета, но если сентябрь бывает тёплый, с отлётом чуточку задерживаются. Перед дальней дорогой их часто можно видеть на проводах линий электропередачи, где пташки сидят бок о бок, напоминая известную поговорку: в тесноте – не в обиде. Грачи в это время объединяются большим числом и устраивают воздушные танцы над притихшими лугами и опустевшими полями. Набирают головокружительную высоту и подолгу кружат. Так эти общительные птицы прощаются с родиной и побуждают окрепшую молодёжь тронуться в дальний путь. А скворцы собираются в такие огромные кочующие стаи, что даже приблизительно не прикинешь, сколько в них птиц. Тысячи! Скопом они кормятся и скопом отправляются на ночлег, устраиваясь в зарослях ивняка по побережьям рек и озёр. А рано утром, когда неисчислимая армия кочевников устремляется на кормёжку, старые самцы не забывают завернуть к своим скворечникам, чтобы там, в уединении, исполнить песнь напоследок. В ней, правда, уже нет прежнего задора – песенные звуки негромкие и пронизаны грустью, но певец и не стремится своими смиренными трелями кого-то очаровать, он вернулся только за тем, чтобы перед отбывкой на зимовку проститься с родными местами до будущей весны.
С каждым днём сумерки густеют всё раньше. На фоне затухающего небосклона чётко выделяются контуры деревенских строений. Вечерами над избами из печных труб уже вьётся дымок, а окошки озаряются электрическим светом. Ночи теперь прохладные, звёздные и необычайно тихие. Даже с улицы слышно, как в доме тикают ходики, а в хлеву ворочается и пыхтит забывшаяся сном корова. Чудеса…
На клюквенном болоте
День выдался не по-осеннему жарким. В лазурном небе – ни облачка. Мы собираем ягоды в рубашках с короткими рукавами. Несмотря на засушливое лето, клюквы в этом году уродилось много. Собирать – одно удовольствие. Комары исчезли, вода на болоте высохла, теперь тут можно ходить, не опасаясь намочить обувь – хоть тапочки надевай. Но мы в резиновых сапогах. Тут кругом высятся кочки, поросшие податливым мхом и всюду ковёр из тощей осоки, в которой можно не заметить гадюку и ненароком наступить на неё. И хотя вероятность повстречаться здесь со змеями невелика (никогда их тут не встречал), местные жители в другой обуви сюда ходить не советуют, дескать, стоит только этим наказом пренебречь – и беды не миновать.
Мои знакомые, приехавшие сюда вместе со мной, собирают клюкву впервые в жизни. Раньше в лес они ходили только по грибы, а где и как растёт эта ягода, не знали. Поэтому, ступив на болото, немного оробели, – уж очень непривычно, что ноги утопают во мху чуть ли не по колено, а почва под тяжестью человека ходуном ходит. Жутковато! Но ягода… Её столько, что глаза разбегаются. Куда ни глянь, везде изумруд мхов, а на поверхности россыпи рубинового бисера – собирай не ленись.
Пока мои знакомые увлечены сбором клюквы на краю болота, я решаю сходить на разведку вглубь: много ль ягоды там? Потеряться из виду тут невозможно. Болото будто чаша, обрамлённая статными соснами, и хорошо просматривается. Из-за многолетнего отсутствия воды «чаша» эта стала зарастать молоденькими деревцами, но поросль ещё невысокая и видимость не ограничивает. В сторонке вижу высокую пышную кочку. Подхожу и не верю глазам: она сплошь усыпана ягодами, да такими крупными, чуть ли не с вишню. Какое диво! Смотрю и радуюсь – будто клад нашёл. А ягоды, как на картинке – одна к одной, и на солнышке отливают рубиновым цветом. Надобно сфотографировать. Но растущая рядышком сосенка укрывает находку приземистыми ветками, словно красоту эту прячет от меня. Чтобы сделать хороший снимок, нужно отодвинуть колючий лапник. Так и поступаю. Присаживаюсь на корточки, берусь за ветку и… от страха шарахаюсь в сторону. Из-под сосёнки, надсадно зашипев, делает в мою сторону молниеносный выпад крупная гадюка. От нежданной встречи волосы на моей голове зашевелились. Глянул на пальцы, а они дрожат, как в лихорадке. Осторожно, стараясь не делать резких движений, я удаляюсь. Ну что ж, значит у этого «клада» есть хозяйка, и она его зорко сторожит. Выходит, местные жители предостерегали об опасности не зря.
Вернувшись, я не стал рассказывать о напугавшей меня гадюке. Сказать – значит, всех переполошить и собиранию клюквы положить конец. А ведёрки ни у кого ещё не наполнены. Я только сказал, что в ту сторону ходить незачем – ягод там нет. Зачем понапрасну пугать людей, коль клюквы и на краю болота вдоволь.
Лесной санаторий и пивная бабочек
Мы идём по лесной тропинке. Нас трое – я, лесник и собака. Она бежит впереди, часто останавливается, ворошит носом опавшую листву и подолгу нюхает воздух.
– Что она там ищет? – интересуюсь я у Герасимыча.
– Известно что, – степенно отвечает он. – Осень внедрила в природу новые запахи, вот кобель и наслаждается ими. Бывало и сам, бредёшь спозаранку по росной тропинке, а под ногами ковёр из опавших листьев. Ступаешь, а они хрустят, как капуста, и ударяют в ноздри ядрёным, целительным запахом. Вдохнёшь поглубже, и чувствуешь, как твоё тело наполняется чудодейственной силой, а по жилам разливается приятная прохлада. Всё это не только наполняет организм здоровьем, но и душу ласкает. Прогуляешься в такую пору по лесу и замечаешь, что здоровье-то поправилось, окрепло, будто в санатории побывал.
Заливисто забрехавший вперёди кобель прерывает философские рассуждения хозяина.
– Может, зверя почуял? – высказываю я своё предположение.
– Едва ль, – возражает мне Герасимыч. – Лай какой-то особенный, визгливый. Это, скорее, выражение радости.
Мы поспешаем. Вскоре тропинка приводит нас к краю поляны, где замечаем дикую грушу, а под ней – сверкающую на солнце лужицу дождевой воды. Собака же, задрав хвост, с лаем бегает вокруг лужи.
– Наверное, лягушку увидала, – предполагает лесник.
Но, подойдя вплотную, мы, кроме палых груш, покоящихся на дне лужи, и плавающих на поверхности воды листьев, ничего не замечаем. А кобель всё не унимается, лает и лает.
– Что это с ним? – недоумеваю я.
– А ты разве не видишь? – упрекает меня Герасимыч в близорукости.
– Ты только погляди, красота-то какая.
И вправду, на воде – разноцветная мозаика осени. Тут, подобно лодочкам, пришвартовались раскрашенные осенью листья берёзы, осины, клёна и бересклета. Сверкая на солнце, они горят разноцветными огоньками, словно кто-то включил праздничную иллюминацию. Намокшая листва выглядит сочно и ярко, как будто кто-то её пропитал флуоресцентной краской. Потрясающее зрелище!
Но собаку, как мне показалось, заинтересовало вовсе не это. Едва ль она способна оценить и созерцать поэзию осени. Скорее всего, её внимание привлекли бабочки-лимонницы и павлиний глаз. Они порхали над лужей, присаживались на края разноцветных лодочек, и угощались осенним «коктейлем», который, как в чашке, пенился в углублениях посреди листьев. Я обмакнул палец в «чашке» и лизнул его. Так и есть: вода, настоянная на разложившихся грушах и сдобренная терпким ароматом листвы, сделалась липкой, пряной и хмельной, как бражка. Видимо, она пришлась по вкусу бабочкам. Чем не пивная? Сдаётся мне, что и собака, желая утолить жажду, бражки этой налакалась. Вот с одури и беснуется. Да, каких только чудес не увидишь в пору «бабьего лета».