№92 (5997) от 3 декабря 2021
Получил я на днях приглашение поучаствовать в круглом столе на тему «Место и роль русского языка в современном образовании».
В этот же день проезжал по Касимовскому шоссе и обратил внимание на строящуюся высотку. Крупными буквами на фасаде написано «Обмен. Trade in». С другой стороны здания – огромный плакат «Hi, I’m your smart home!». Понятно, что Рязань – это город англоговорящих приезжих, присматривающих себе недвижимость поближе к спальным микрорайонам. Больше интересует другое: откуда у компаний такой креатив?
Почему фразу «Привет, я твой умный дом!» нужно писать по-английски? Объяснение простое: таковы современные лингвистические и культурные тенденции. Мечты о том, что «здесь» должно быть как «там», нужно воплощать в действительность. И противостоять этому не в силах даже ежедневные разоблачительные телесюжеты о западных нравах. Пусть заграница гниет и гибнет, писать на вывесках мы будем исключительно по-английски. Ведь какая публика попрется пить кофе в «Чулан»? Так себе, смотреть не на что. А вот в «Chulan» пожалуют исключительно респектабельные господа с толстыми кошельками.
Да, свое новейшее оружие мы пока называем русскими именами. Современные «Катюши», если надо, дадут жару, кому угодно. В остальных же областях язык государств с более сильными и развитыми экономиками теснит отечественную словесность.
Это тем более обидно, что Россия всегда была словоцентричной страной, и от пламенных речей предводителя к войску или духовного наставника к пастве нередко зависел исход дела. Но потом что-то треснуло и переломилось. Акт говорения стал самоценным и начал восприниматься как действие.
Словно знахарка, заговаривающая боль, мы начали заговаривать действительность. Но в отличие от деревенской целительницы, унаследовавшей свое искусство из народных глубин, мы просто повторяем какие-то прописные истины, вроде «физкультура – хорошо, а питье водки – плохо», и это превратилось в карго-культ аборигенов. Сколько ни танцуй вокруг заржавевшего самолета, из него не посыплются посылки с вкусным содержимым.
Действительность противится семантическому управлению, когда «вся работа ведется в пространстве языка», по меткому выражению социолога Сергея Переслегина. Реальность начинает мстить. Скажем, крестовый поход на бессмыслицу объявила инфляция. Ей претит то, что регуляторы не понимают ее сущности, пытаются договориться с ней монетарными методами. Зажимают денежную массу, а ведь душа у нее более тонкая. И болит она от издержек, которые несут производители, ставшие заложниками растущих цен на импорт и тарифов. Не только, кстати, коммунальных и топливных. Грозят вырасти сборы за аэронавигационное обслуживание авиакомпаний на 5 процентов. Считайте, что все авиаперевозки автоматически подорожают на эту сумму. Поэтому уговаривать инфляцию, накладывать на нее табу, проводить шумные ритуалы изгнания иноагентов, стыдить заморских аборигенов за нетрадиционные сексуальные наклонности бессмысленно и бесполезно. К повышению цен и другим внутренним проблемам это не имеет никакого отношения. А что действительно важно, так это конфликт между словом и делом, поставленными задачами и действиями по их выполнению. А еще нужно как-то примирить в сознании «разумный консерватизм» и исчерпание прежней, капиталистической модели развития, желание одновременно перемен и стабильности. И то, и другое провозглашается сейчас на самых высоких уровнях.
Проще хочется жить, понятнее. Говорить о том, что думаешь, а не думать, о чем говоришь. Если язык отражает мышление, то, может быть, вернувшись к точности, определенности и самое главное – искренности высказываний, мы и мозги свои усовершенствуем?
Вопросы языка – это всегда вопросы ценностных предпочтений. Для начала давайте хотя бы перестанем писать русские слова на латинице. Начнем себя уважать. Ведь мы же расплачиваемся за «smart home» пока что русскими рублями.













Купить электронную копию газеты