Жизнь после реставрации

07.09.2025, 09:01

№66 (6370) от 05 сентября 2025

Реставратор, наверное, одна из самых непубличных музейных профессий. А между тем человек, который занимается воссозданием экспонатов, это и мастер на все руки, и учёный, и художник, и искусствовед, и даже экспериментатор.

Профилактика деменции

Серафим Ромащенко, прежде чем его позвали работать реставратором мебели в музей-заповедник С.А. Есенина, окончил Богородское художественно-промышленное училище, где в совершенстве научился богородской резьбе, а затем почти двадцать лет работал на частных заказах, в том числе по восстановлению иконостасов, церковной скульптуры и мебели. Помогал он и в восстановлении экспонатов в Рязанском историко-архитектурном музее-заповеднике, откуда и был отрекомендован в Константиново, где как раз в 2018 году создавался отдел реставрации.

И вот уже семь лет Серафим Дмитриевич является сотрудником научно-фондового отдела Государственного музея-заповедника С.А. Есенина, хотя маститым реставратором себя не считает. Так он отзывается только о своём учителе, а точнее – о кураторе, у которого проходил стажировку во Всероссийском художественном научно-реставрационном центре имени академика И.Э. Грабаря в Москве. Да и по сей день во всем советуется со специалистом, стаж которого перевалил за четверть века. Ведь профессия реставратора – это постоянное обучение, новые задачи и поиски их решения. По словам мастера, это своего рода профилактика деменции. Мозги постоянно загружены разными проблемами, которые стандартными методами решить невозможно.

Из хлама – в музейный зал

Вот, например, хранящийся теперь в фондах и ждущий своего часа дубовый стул с резьбой и ротанговым плетением. Он попал в руки Серафима в довольно плачевном состоянии: собранная на клей конструкция неоднократно ремонтировалась и изобиловала гвоздями, одна из ножек была отпилена и заменена на деревянный «протез», состоящий из пары досок. Ротанговое плетение на сиденье было утрачено и забито фанерой, на спинке – значительно порвано. Частично канули в Лету и декоративные планки, закрывающие узлы плетения на тыльной стороне спинки.

Проблем в оценке состояния предмета, а также в дальнейшей работе по реставрации, реконструкции, датировке и восстановлению его истории добавил и тот факт, что установить год его производства не представлялось возможным. Ни этикетки на стуле, ни оригинального фирменного штампа. Дело в том, что после 1917 года информация о небольших мебельных мастерских, работавших в России, а также о выпускаемой ими продукции и используемых технологиях, практически не сохранилась.

Несмотря на все трудности, стул был отмыт от краски и грязи, гвозди извлечены, деревянный «протез» удалён и заменен на ножку, реконструированную с помощью копирования её сохранившейся пары. Восполнены сколы и выщепы в древесине. А что касается ротанговых вставок – тут Серафиму пришлось засесть за изучение искусства плетения. Причем если сиденье было восстановлено из природного материала полностью, то со спинкой мастер поступил иначе.

Он дополнил повреждённое плетение, склеивая старые и новые ротанговые нити. Руководствуясь при этом главным правилом современных реставраторов: «Не навреди!» Ведь даже малейшее вмешательство может привести как к чудесному спасению предмета, так и к непоправимой его потере. Поэтому мастера реставрации стараются «творить» по минимуму, а вот материалы используют во время работ оригинальные либо максимально приближенные к оригиналу. И обязательно безопасные, стабильные и обратимые – чтобы в будущем их можно было удалить без вреда для оригинала.

Второй шанс

Весь кропотливый процесс воссоздания стула занял у Серафима несколько месяцев. Еженедельно на реставрационном совете он отчитывался о том, что уже удалось сделать, и рассказывал о планах на будущее. А каждый шаг фиксировал, предварительно внеся в документы историю объекта: от состава материалов и размеров до сведений о ходе реставрации. Такая детализация процесса, во-первых, позволяет реставраторам обосновать собственные действия, а во-вторых, в будущем поможет специалистам понять, какие материалы использовались при предыдущих реставрациях, и корректно подобрать методику возможной дальнейшей работы с экспонатом.

Реставрационные паспорта, кстати, есть у каждого прошедшего через руки Серафима предмета в фонде. Все экспонаты, получив его экспертное заключение, пронумерованы и бережно хранятся в ожидании права на вторую свою публичную жизнь. И хотя Серафим в шутку говорит, что профессия реставратора сродни старьёвщику, на деле его труд выглядит как чудо. Пусть в кабинете мастера пахнет не волшебством, а клеем и пылью, зато в залах красуются своими отполированными боками трюмо, комоды, кресла и шкатулки. А мы, посетители, искренне верим, что все они каким-то чудом дошли до нашего времени в своём первозданном виде.

Серафим Ромащенко:

– Мало кто из посетителей задумывался, что пришлось пережить многим экспонатам. Казалось, они просто хорошо сохранились, потом их принесли в музей-заповедник и поместили в экспозицию. Такое бывает редко. Далеко не часто мемориальные предметы бережно хранятся и у наследников. Моль, древоточцы, перепады температуры, влажность и многие другие факторы ведут свою разрушительную работу. А что говорить о предметах, попавших в музей из сараев и с чердаков? Зачастую реставратору приносят «мешок костей», который надо оживить до состояния «красив и молод».