Поводом для данной статьи послужило не только предстоящее юбилейное событие, связанное с писателем-классиком и его рязанским периодом творчества, но и свершившееся десятилетие с момента выхода в свет в рамках проекта «Большое чтение» целевой программы «Культура Рязанской области на 2010-2014 годы» международного литературно-художественного издания 2012 года «Константин Паустовский. Приточная трава и другие рассказы = Mein Buschglockenstrauß und andere Erzählungen» (на русском и немецком языках, составитель – Н.И. Лопатина). Издание было приурочено к перекрёстному году культуры России и Германии. Нельзя не отметить, что реализацию крупного и успешного в дальнейшем проекта осуществили с российской стороны библиотека иностранной литературы имени М.И. Рудомино, центр книги Рудомино, Рязанская областная библиотека имени Горького и при соответствующей издательской деятельности, включая художественные переводы, – германская сторона. Авторские литературные размышления по заявленной тематике опираются на хронологическую последовательность рассказов К.Г. Паустовского, представленных в указанной книге 2012 года и насчитывающих двадцать два творческих произведения.
«Мне кажется, Ваш удел, Ваша настоящая поэзия – в прозе. Именно здесь, если Вы сумеете проявить достаточно упорства, уверен, сумеете достичь чего-нибудь значительного» – эти провидческие слова Ивана Алексеевича Бунина (как отзыв и одновременно напутствие) изменили отношение Константина Паустовского к собственной поэзии. Образное и тонкое чувствование её дыхания и ритмики, откровения и доверительности, цветописи и звукописи, сопряженное с поэтическим мировосприятием и его стремлением к гармонизации, поклонению красоте мира и одухотворенности, – стали не фоном, а органической сущностью прозаических произведений писателя. В них поэтическая ткань не отстраненная живописная декорация к происходящему действу, а неотъемлемая структура, существующая по законам естества живого мира, побуждающая и к созерцанию моментов трепетного бытия через явления природы, и, одновременно, – к размышлению о глубинной сущности собственного «Я», смысла жизни и её человеческого уклада. Рассказы Паустовского представлены без поэтических вставок, а они могли бы быть по авторской воле, хотя бы в виде эпиграфов, но суть поэтики, её вдохновляющая способность через раскрытие и магию созидающего мастерства стали действующими силами творческого воплощения задуманного. Поэтические интонации вошли в тексты и сделали их эмоционально чувственными, экспрессивными, доверительными, идущими от сердца к сердцу, насыщенными живописными красками. Эти рассказы, казалось бы, простоватые, с короткими эпизодами событий и наблюдений явлений природы, на самом деле полны жизненной правды и красоты; они не лгут вымыслом, авторским своеволием, – наоборот – бережны в своей детализации каких-то моментов повседневности, но за мнимой их значимостью – изображение национального уклада, обычаев народа, его забот, отношение к миру живого и места человека в нём. Частное – в статусе общечеловеческого. Благодаря этому, рассказы перекликаются с мировой художественной литературой, показывают особый колорит российского сельского бытия, особенности душевных качеств русского человека и неважно: простолюдин он из провинции или образованный городской житель. «Материя души» этих людей не ломает окружающее под корыстные интересы и потребу, а сосуществует с ним на равных, по порядку издревле заведённых правил и христианских представлений о доброте и зле, общинной нравственности. Это как лубок в народном художественном творчестве с его образным отношением к бытию – простовато в изображении до примитива, но точно по сути содержания и правдивости.
Можно определенно утверждать, что рассказы Константина Паустовского «расцвечены» его поэтическим видением, точнее, – они подсвечены лирической красотой мироощущения, и, в соответствии с общими достоинствами, эти прозаические миниатюры становятся шедеврами художественного мастерства, не имеющих национальных ограничений. Сами рассказы и есть – искомое торжество и совершенство поэтической прозы в классической литературе. И ещё, на мой взгляд, важное условие постижения прозы Паустовского – читайте медленно тексты, смакуйте (в позитивном смысле, а не вульгарном) художественную образность повествования, и ищите своё сродство с ней, личные ассоциации, прозвучавшие именно в вас резонансом на творчество писателя. Вслед за автором произнесите редкие (диалектные и порой архаичные) выражения действующих героев, почувствуйте их помыслы и чаяния, заботы и мечтания… В этом и кроется естественность преемственности в поколениях посредством высокой литературы: через народное к народу, через личное – к национальному достоянию, через простое чувство любви к отчим местам – глубинный, до самопожертвования, патриотизм. Воистину, красота сама по себе способствует спасению мира, ибо она – тот самый якорь, который держит в нас ядро человечности, обновляющейся и созидающей во днях житейских. В красоте нет разрушения, в ней – будущее, её истоки сотворения. Это и читается между строк в повествовательных текстах. Константин Георгиевич Паустовский – искатель по жизни с активной гражданской позицией, знающий цену труду на выживание, скудость разумных ограничений и притязаний, понимающий изнутри смысл таких понятий, как «хлеб насущный», «соль земли». Но, все-таки, правильнее сказать о нём как о человеке, может быть, стоит старомодной фразой, но точно ему подходящей: он – «очарованный странник», влюбленный в жизнь, посвятивший себя поиску её смысла и несущий путеводную мечту творца-созидателя. Созидателя, у которого главный инструмент – Слово, живое и чувственное, живописующее и правдивое, окрыленное и тяжелое в горести. И Слово это золотником и красою вошло в фонд наследия замечательной русской художественной речи. А носителем этой речи был он сам как рассказчик и автор многих книг, как собеседник тысяч людей, пересекавшихся с ним в его земном, многотрудном странствии, разделявших с ним и кров, и хлеб, и житейские передряги, и красоту отеческой земли, и буйство стихий. Константин Георгиевич – человек пытливый, ищущий, с мудрым прозорливым взглядом, любящий и мир, и с открытым сердцем для ответной любви, сочувствующий и сострадающий. Он и романтик, но не отстраненный от жизни радужными иллюзиями и ожиданиями. Он – по духу гуманист, открытый и жертвующий собой ради других. И главные герои его книжного действа, конечно же, современники – люди и умудренные жизненным опытом, «хлебнувшие лиха», и одновременно распахнутые по простоте и чистоте душевной к добродетельному отношению на происходящее, с пониманием, что человек вершинное творение природы, ответственное за деяния и род человеческий.
И если сравнивать прозаические миниатюры К.Г. Паустовского с неким сценическим и магическим театральным действом с завязкой, кульминацией, прологом и ведущими ролями, то это, прежде всего, – не лицедейство и не искусственная игра с целью развлечения и стремления понравиться, а это искренняя открытость, исповедальность без налёта назидательности, чувственность сердечного сопереживания за всё живое, это – взгляд единомоментный и отрока, и постигший многое мудреца. Ибо большинство рассказов несут в себе мотивы сокровенной притчи… Надо только увидеть недописанное и услышать недосказанное. Этому и служит поэтическая проза как чувственный проводник сердца и мысли, как пространство и образ созидающего мира. В этой прозе сокрыты и авторские мотивы ненавязчивого наставника, воспитателя и советчика по отношению к молодежи: надо не просто любить, ценить и беречь природу, а чувствовать в себе те узелки, которые связывают её с человеческим сердцем в единое пространство жизнелюбия и ответственности перед живым.
Статья не ставит цель механически анализировать и вычленять из текстов всё то, что связано с поэтикой, её образностью, метафорами, сравнениями, ритмичностью и созвучиями отдельных фраз… Важно общее впечатление. Иначе может возникнуть эффект противопоставления поэтики и прозы, и мы, читатели, невольно нарушим гармонию равновесия одного в другом; мы – просто «выключим свет» и «переключим» изображение из цветного в черно-белое и серое… Надо сделать поэтические акценты в восприятии текстов, чтобы полнее и ярче прочувствовать их художественное богатство. Проследим о сказанном через последовательность рассказов.
Барсучий нос (1935)
Фабула рассказа проста: неожиданная встреча компании рыбаков с барсуком, привлечённым запахом еды к кострищу и пострадавшего от чрезмерного любопытства и жадности. Описание начинается с озера, усыпанного «горстями жёлтых листьев»*, из-за чего невозможно было ловить рыбу и приходилось выплывать «на старом челне на середину озера, где доцветали кувшинки, и голубая вода казалась чёрной, как дёготь».
Вот там-то и ловились разноцветные окуни, «они бились и сверкали в траве, как сказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей с глазами, похожими на две маленькие луны». Образное описание рыб сочетается с лирическим описанием времени года, в котором угадываются начальные поэтические строки, которые можно представить графически:
Стояла осень в солнце и туманах.
Сквозь облетевшие леса…
Эти две строки (вторая сокращена, так как далее меняется её ритм) и можно считать неким непроизвольным проявлением поэтического настроя – красивой лирической фразой, за которой и могло бы последовать поэтическое развитие текста. И ещё один герой короткого повествования – мальчик лет девяти, неуёмный выдумщик и фантазёр, но которому взрослые не хотели и не могли сказать о его неправде. А у того в придумках было новое: «то он слышал, как шептались рыбы, то видел, как муравьи устроили себе паром через ручей из сосновой коры и паутины». Далее по сюжету вновь образное описание и первое знакомство с барсуком, всё же проявившим себя, когда тот «высунул из травы мокрый чёрный нос, похожий на свиной пятачок», и вслед «показалась острая морда с чёрными пронзительными глазами» и наконец «полосатая шкурка». Неудержимое влечение к жареному салу повлекло к поступку: «барсук прыгнул к сковородке и сунул в неё нос…». И как следствие: «он бежал и голосил на весь лес, ломал кусты и плевался от негодования и боли».
А мальчик на следующий день обнаружил в зарослях вереска тайное место лечения барсука. «Он расковырял пень и засунул в середину пня, в мокрую и холодную труху, обожжённый нос». Трогательная сцена завершает лечение барсука словно посылом к состраданию: «он смотрел на нас круглыми и мокрыми глазами, стоял и облизывал своим шершавым языком больной нос. Он как будто просил о помощи…».
Как опытный литератор, приём одухотворения в создании образа вразумлённого существа, автор использует высокопрофессионально и художественно утончённо. В результате – эмоционально-насыщенная (но не сентиментальная) история, воплощённая в достойный образец поэтической прозы, ценной для нравственного и эстетического сопереживания.
Золотой линь (1936)
Тот, кто понимает толк в рыбалке и её особенностях оценит этот рассказ по полной шкале достоинств. Сюжетная канва начинается с рыбацких примет и их последствий. Но в зачине вновь замечена вставка, претендующая на двухстрочный поэтический образ и единый ритмический размер:
Разноцветные бабы копнили сено.
Мы решили их обойти стороной…
И художественная зарисовка, и ритмический рисунок, и немного «дурашливый» смысл (вспоминаются слова – «тщетная предосторожность») – всё поэтическое «налицо».
* Здесь и далее кавычками выделено цитирование текста К.Г. Паустовского
А далее в описании особый колорит деревенской речи, с её подковырками, иронией и всё же доброжелательной, несмотря на некоторую язвительность. И вставки-наблюдения с яркой палитрой цветовых ощущений, где и свой след оставила поэзия: «Медуница пахла так сильно, что солнечный свет, затопивший рязанские дали, казался жидким мёдом». Или «Тусклым серебром шумели над головой листья столетних ив». И ещё: «Хорошие были закаты в полнеба над лесными озёрами, тонкий дым облаков, холодные стебли лилий, треск костра, кряканье диких уток». И диалектные слова – непривычно странные, но яркие по звучанию: «Сухомень» (означающее засуху), «лягва» (в просторечии лягушка). И слова, наполненные поклонением красоте из женских уст: «красоту-то какую пронесли – глазам больно». Это о пойманной крупной рыбе – лине, воистину, с золотым отливом и в обрамлении чёрных плавников. А в концовке – женское, с лукавинкой, пожелание: «Ловить вам – не переловить! Не грех бы и нам рыбки принести». Поэтическое и бытовое – это тоже из правды жизни. <…>
… Всмотритесь в портрет Константина Георгиевича Паустовского, где он опирается подбородком на сжатые в кулаки руки. Не думаю, что фотография строго постановочная. Его лицо, тронутое глубокими морщинами, – это не просто лицо сосредоточенного на заботящих мыслях возрастного человека, это лицо странника по жизни, много испытавшего и познавшего (не в радость, а, скорее, в тягости) с отражением сокровенного и сложного внутреннего мира, это, наконец, пронизывающий взгляд мудреца и, возможно, – провидца. Может быть, он догадывался о непростом (как всегда) времени сокрушительного отношения к природе?.. Или вера в разумное – была сильнее?..
10.05.2022 г. Владимир Орлов г.Рязань
Купить электронную копию газеты