Журналистка

№68 (5872) от 4 сентября 2020

Кто-то утверждает, что не нужно искать в жизни смысл. Что нужно просто расслабиться и жить

Но я его ищу. И он есть. Не в деньгах.
Уверена, с этим никто не будет спорить.
Не в работе. Она заканчивается рано или поздно.
В людях. Только в людях и в том, что мы им даем.
Или они нам? В любом случае это взаимосвязано.

Сегодня мы все переживаем новый этап в жизни, связанный с прочно поселившимся у нас страшным вирусом. Учимся по-новому общаться, по-новому работать. Учимся ценить недооцененное ранее. Я несколько лет назад тоже столкнулась с инфекцией, не менее опасной. Туберкулезом. И выстояла. И сегодня действительно с благодарностью вспоминаю тот страшный этап, который стал для меня определяющим в жизни.

4 часть. Окончание.
3 часть в № 66 (5870) от 28.08.2020.
2 часть в № 64 (5868) от 21.08.2020.
1 часть в № 62 (5866) от 14.08.2020.

Доктор

– Ты, что ль, журналистка?
«Где-то я уже это слышала», – промелькнет в моей голове. Передо мной в смотровой – голом белом кабинете с голой кушеткой, голым столом и двумя стульями – будет сидеть пожилой мужчина в очках и белом халате. Нога на ногу, руки сложены на коленях.
– Знавал я одного журналиста. Лечился он у меня. Да и сейчас лечится. Форма хроническая. Так вот он одну лишь книгу за свою жизнь-то и издал. Сборник статей. А ты книги издаешь?
– Нет.
– Жаль, я почитал бы, – голос его был строгим, и я все не могла понять, шутит или нет. – Правду-матку говорить буду, ты же журналист, зачем врать-то? Так?
– Само собой.
– Вот и хорошо. Лечение твое четырехмесячное не было удачным. Это моя точка зрения. Все это время потрачено впустую. Лекарства подобраны неправильно. Из четырех препаратов лишь один помогал, самый слабый. Так что вылечили тебя за этот срок всего на 15 процентов вместо 100. Говорю честно, время упущено. Другие три препарата будем переназначать. Почему так долго ждали результатов на посев – не знаю. Но болячка твоя сложная. Где такую подхватить могла, ума не приложу. Препараты будут сильные. Ты порядок приема знаешь, режим знаешь, захочешь – выберешься, но полного выздоровления не обещаю, возможна хроническая форма.
Каждое произнесенное им новое предложение вбивало меня в землю. Я прямо чувствовала, что по щиколотку вросла в пол, потом по колено и вот уже по пояс. К правде я всегда готова, но до сих пор ее почти не было. Вечно бегающие глазки лечащих врачей, что все идет по плану. И так и оставшийся без ответа вопрос: «Почему так долго нет посевов?» И разговор в кабинете главврача областного диспансера на тему «Давно лечусь, а улучшений на снимках почти нет». Я сама напросилась на перевод меня в другое отделение и на смену доктора. Потому что мое лечение в Волочке стало превращаться в рутину, врачи начали избегать бесед со мною, а я настойчиво хотела жить, причем без инвалидности.
И вот она – правда. Время упущено.
Доктор смотрел мне прямо в глаза. Он и текст вбивал мне именно в них. Открыто. Теперь он молчал. И я молчала.
А потом задала трусливый вопрос, хорошо зная на него ответ, я этот ответ уже много раз слышала:
– Это еще на сколько месяцев? Два? Четыре?
– Я не бог, может, и на полгода, может, и на год. Тебе что важно: вылечиться или побыстрее отсюда выбраться?
Важно было вылечиться. Смириться было трудно. Но я смирилась. Вернее, не так. Я приняла его слова, но не смирилась. Очень хотелось жить. Полноценно. Без страха за свое собственное здоровье и здоровье близких мне людей. Начался новый этап лечения. Новые люди, новые законы. Новые попытки «облагородить» все, что было вокруг. А Юрий Александрович наблюдал за мной. Отделение на 4-м этаже было его. Считалось «чистым». Меня сюда перевели «по блату». Я сама себе сделала этот блат, добившись посещения главврача облдиспансера.
Он меня тогда спросил:
– Не боишься из тихого и уютного Волочка во Власьево перебираться? Знаешь, кто там лежит на первых трех этажах? Одни хронические больные да пьяницы. Милиция каждый день бывает… Но есть доктор, очень хороший, и отделение у него особое.
И это действительно был Доктор. Наблюдал за мною он недели две. Как колотило от новых препаратов. Как каждое утро уходила в небольшой парк у отделения, где занималась уже привычной для меня гимнастикой Стрельникова, сначала одна, потом с соседками по палате. Как категорически не разрешала делать забор крови из вены, пока медсестра не меняла перчатки – в отделении лежали больные со СПИДом и гепатитом С, как требовала еженедельной смены белья и поругалась со старшей медсестрой, когда узнала, что накрывать на столы в отсутствии заведующего отделением она просит больных. Наверняка на меня жаловались, наверняка многое в моем поведении не устраивало моего нового доктора. Но я выживала как умела. А Юрий Александрович ежедневно утром и перед обедом обходил палаты. Пугая моих соседок циничными, но правдивыми замечаниями. Его боялись. К нему хотели попасть на лечение.
Как-то незаметно от общения между пациенткой и врачом мы перейдем к обсуждению книг. Потом – искусства. Любитель и ценитель Кустодиева, он будет задавать мне вопросы, на которые я не буду знать ответа. И он будет давать мне время на самообразование. Я буду с интересом наблюдать за этим почти 70-летним человеком, его манерой держаться открыто и принципиально честно и с пациентами, и с подчиненными, и с начальством.
– В чем счастье? – задаст однажды он мне вопрос. Сколько же времени уйдет на поиски ответа? Все три месяца, что я проведу в отделении Попова.
– Садись. Как ты? – это будет второй раз за наше знакомство, когда Доктор обратится ко мне на «ты». Первый раз он скажет «Катя!», когда умрет Оленька. И вот теперь – в его белом кабинете, с голыми стенами-кушетками-столом.
И тут же продолжит:
– Счастье в востребованности.
– Разве? Так просто? То есть в семье?
– Почему именно в семье? Возьми бомжа. Разве он не может быть счастлив? Да, у него нет дома и работы. Но есть щенок. И он несет ему вечером кусок хлеба. И пес благодарен ему за эту заботу. Банально? Возможно. Или одинокий человек, состоявшийся в профессии, объединивший вокруг себя деятельный коллектив, создавший что-то новое и полезное. Разве он не счастлив, потому что востребован?
Я только слушала, не отвечала. Он вел монолог сам с собой. А я ждала. Потому что должна была услышать что-то большее.
– Ты знаешь, что пришли твои результаты? Ты знаешь, что ты одна из тысячи, с кем случилось чудо. Настоящее. Поверь. Уж я-то в этом разбираюсь. Еще пара месяцев дома, потом санаторий. И все! Никакой инвалидности. Никаких операций. Все чисто настолько, что твоя болезнь никогда даже на снимке при флюорографии не отразится. Ты понимаешь, что я сейчас тебе говорю?
И я понимала. И про Чудо. И про счастье. И про настоящего Доктора.
После моей выписки он уйдет на пенсию. Я узнаю об этом через месяц, когда позвоню ему в диспансер. Трубку возьмет заведующая. И она очень по-доброму мне расскажет про Попова. Про его уход.
– Знаешь, что он нам скажет, когда мы будем его провожать? Что у него была пациентка, с которой случилось чудо. И он хочет на этой счастливой ноте закончить свою профессиональную деятельность.
Я не знаю, жив ли мой Доктор, здоров ли. Мы не обменивались сотовыми, хотя могли. Я знаю, что вылечилась Катерина. И что заболела туберкулезом Захаровна. Я давно растеряла все контакты с теми, с кем свела меня судьба в тот период времени. Впереди был новый этап – адаптации, наполненной страхом общения с людьми. Такое случается после длительной изоляции. Но все эти встречи, все люди, прошедшие через меня, сделали меня… Сильнее? Добрее? Честнее? Возможно. И я так и не знаю, в чем смысл жизни и прав ли был Юрий Александрович, говоря, что счастье в востребованности. Но я продолжаю искать ответы на эти вопросы.

Никогда не ври сам себе и людям, которые рядом с тобой. Не нравится работа – уходи. Разлюбил – признайся, не обижай нелюбовью ни себя, ни другого. Хочешь петь – пой, даже если нет голоса и никто в тебя не верит. Или рисуй. Или пиши дурацкие стихи. Нашел друга – держись за него, бейся, отстаивай. Полюбил – не юли, не ищи компромиссов или оправданий, дай шанс, даже если не знаешь, будет ли финал счастливым. Так не бывает в жизни, скажете? Но я максималист. Я в это верю. И да, мне с этой верой тяжело. А знаете, где с нею легко? Там, где ты выживаешь. Где нет денежных отношений. Где нет связей. Где есть лишь одно – стремление жить, чтобы снова быть с близкими.